Алана как ручеек выскользнула из объятий Даора и, спешно оправляя одежду, направилась к директору с немного задевшим черного герцога пылом. Вдруг на полпути она словно передумала, торопливо подбежала к окну и перегнулась через подоконник, жадно вглядываясь в даль.

— Алана? — обратился к ней Роберт. — Тебе нужно переодеться.

— Я просто решила хоть так посмотреть на Лаорру, — неожиданно весело объяснила девочка, и Даор ощутил, что ее протряхивает той же силой, что наполняла и его — и пусть и менее выраженной, но радостью. — Легендарный город все-таки. Потрясающе красиво. Никогда не видела подобного.

— Мы еще не раз здесь будем, — улыбнулся черный герцог.

— Если выживем, — развел руками Роберт.

Алана, словно ища поддержки, посмотрела на Даора, и снова внутри что-то заискрилось.

— Мы с тобой точно выживем, — сказал ей Даор. — Даже не думай его слушать.

— Я тут лишний, — сокрушенно покачал головой Роберт. — Но все остальные ждут от меня стойкости и не смеют вас торопить. Лишь я один брошен на заклание. Не рубите вестнику голову, но нам становится все более и более пора.

К сожалению, Роберт был прав.

52. Келлан

Келлана давно не будил гул резонирующей защиты, это высокое дрожание воздуха вписалось в его реальность, будто всегда было там — на краю сознания, как жужжание комара под ухом. Впрочем, за последние трое суток он спал хорошо если десять часов, так что его не разбудил бы и куда более громкий звук.

Келлан был измотан — больше морально, чем физически. От него ожидали действий, которые в любой другой ситуации показались бы ему неприемлемыми. С отвращением к себе он взрезал защищенный множеством блоков разум пар-оольского мудреца, чтобы узнать еще что-то — хоть что-то, что могло бы помочь победить в этой слепой войне.

Пар-оолец понимал, что разум его уже не останется прежним, и что чем дальше Келлан продвигается, тем больше мудрец Эмека становится похож на тех бедняг, с которых только что сняли ошейники — пустых и не помнящих себя сосудов человеческой формы. Его боль и отчаяние подступающего безумия пропитывали и Келлана, когда, несмотря на клятвы и мольбы, он продолжал погружаться и ломать хрупкие воспоминания, как хворост, вынужденно признавая правоту Келлфера: если Эмека солжет, это будет стоить жизней тысячам.

«Всего лишь одна жизнь врага. Прекрати заниматься чистоплюйством».

Келлан и не пытался ничего объяснить отцу, предпочитая не вступать лишний раз в разговор. Присутствие Келлфера злило и дезориентировало. И еще больше злила рациональность и неоспоримость его позиции.

Эмека был мудрецом-воителем, но в высший совет не входил. Те же, кто управлял вторжением, вполне закономерно на поле боя не появлялись. Эмеке не было известно время открытия порталов, и все же он оказался полезен: точные координаты следующих точек выхода пар-оольских отрядов, которые ему доверили, помогли Приюту отбить еще почти тридцать шепчущих, теперь уложенных спать где-то в целительском крыле. Сведения об актуальном расположении пар-оольских сил не дали взять под контроль западную границу территории Приюта, и это окно давало возможность шепчущим других герцогов подойти к Приюту, пусть и совершая большой круг. Однако эти же сведения повергли Келлана в ужас: не меньше тринадцати сотен вражеских шепчущих скрывалось в окружавших Приют лесах и ждало приказа.

Силы были неравны.

Металлический жетон, который отобрали у пар-оольца, был связан с ошейниками, но ни Мирсту, ни даже Ингарду не удалось захватить над артефактом полный контроль. Эмека, носивший раньше жетон на голой шее, отдавал приказы подчинявшимся ему воинам, не говоря ни слова и даже находясь на большом расстоянии от них. Те улавливали малейшее движение мысли хозяина, следившего за ситуацией издалека, а последний отданный им приказ готовы были выполнить даже ценой своей жизни. Собственно, они и не задумывались о жизни или еще о чем-то, что обычно руководит человеческими существами: те, чье горло сжимало серебряное кольцо, были пусты и ощущались скорее как предметы. Эта модификация ошейников была новой: судя по всему, те, что когда-то пытали Роберта и Велиана, носили на себе другие артефакты.

И эта версия связи имела свои минусы, что было Приюту на руку. Слишком зависевшие от своего хозяина рабы становились безынициативны и слепы без ведущей их мысли. Келлан не понимал, в чем преимущество подобного, и тогда Син пояснил:

— Демон судит по себе. Не берет во внимание ограниченность разума того, кто руководит, а потому просто накачивает его безусловной силой и властью. Демоны не слишком хорошо понимают людей.

— Эмека говорил с мудрецом высшего ранга, Ннамди Адегоуком, — добавил Келлан, сложив все воедино. — Спрашивал, почему сначала не берут крупные города, хотя за счет порталов имеют такое серьезное преимущество. Ннамди ответил, что «он» требует сначала заключить в ошейники всех шепчущих, и идти против «его» воли нельзя. Эмека тогда подумал, что Ннамди говорит о спустившемся божестве.

— Не стоит особо рассчитывать на глупость демона, — усмехнулся тогда Келлфер. — И рассуждать как простаки. У демона впереди столько времени, сколько он захочет. Наше везение лишь в том, что он голоден и поэтому сначала требует подать на стол сытные блюда.

.

Когда Эмека терял сознание, Келлан возвращался к иссушенным, не помнящим своей жизни и своего имени жертвам ошейников. Постепенно они пробуждались, погружаясь в ужас осознания своих потерь, и если бы не сглаженное переживание этого ужаса, даже Келлан не удержал бы их от самоубийств. Он пытался наполнять несчастных хоть какими-то воспоминаниями, опорными точками для их разума, заново создавая то, о чем и не знал толком, а дальше разум их сам наращивал вокруг этого костяка какое-то мясо. Это тоже было неправильно: спасать людей, фактически лепя заново. Но, получая хоть какие-то ориентиры, шепчущие немного приободрялись, а Келлан, выжатый досуха, часами успокаивал находящихся в плачевном состоянии послушников.