в паре с Витей Вуячичем, здоровым красивым парнем, который учился в параллельном классе. Несколько слов о нём; в школе учился плохо, был туповат, оставался на второй год, но благодаря своему красивому голосу, вниманием девочек не был обделён; он был гордец, хвастливый, самолюбивый и несколько чванливый, надменный; было видно, что скромностью природа его не наделила; отца у него не было, жил с мамой, высокой блондинкой, о которой ходили по посёлку некрасивые слухи; в нашем классе Витя снова остался на второй год, но летом исчез, вероятно, с мамой уехал в Минск. В пионерлагере, играя в футбол, я и он были нападающими, но Витя проявлял своё болезненное самолюбие и всегда хотел сам забить гол, торопился и мазал по воротам; бесполезно было ему вталкивать в голову, что футбол игра командная, и надо давать пас свободному партнёру, который точно пошлёт мяч в ворота; бегал он хорошо, но что толку, не хотели мы брать его в команду во время ответственного матча; был очень шкодлив, делал ребятам исподтишка мелкие подлости, за что иногда ему устраивали «тёмную»; как говорится, «глупец не может быть добрым: для этого у него слишком мало мозгов»; за его мерзости Борис Фертман однажды при всех отдубасил Витю палкой по ногам; но этот не шибко борзый умом увалень был, однако, замечательным певцом; хорош был его голос, его тембр; девушки млели, когда он пел; в Минске Виктор Вуячич стал народным артистом Белоруссии, исполняя в основном патриотические песни; но если считать, что глупость – первая ступенька ума, то, возможно, после Рубцовска Витя набрался ума в Минске, но всё-таки сомневаюсь; об одной из концертных поездок по Сибири, вспоминал Иосиф Кобзон; как-то за кулисами в кругу артистов, ожидавших выступления, Витя стал о чём-то разглагольствовать, неся очередную чушь (прямо по Саади: «когда решивши говорить, откроешь рот, о результатах ты подумай наперёд»); Кобзон прервал его и сказал: «Витя, ты дурак!», на что певец ответил: «А голос!», все захохотали; Борис Фертман как-то мне рассказывал в 1970-х годах о случайной встрече с Витей, который узнал от него о нашей школьной красавице Ольге Яроцкой, проживающей в Одессе; Витя настойчиво просил дать её адрес, чтобы встретиться, обещал прислать Борису пластинки со своими песнями, но так и не прислал. Футбольные матчи на первенство лагеря были всеобщим праздником, собирающим много публики; к финалу в кухне пекли большой сладкий пирог-приз для победившей команды, и каждому игроку вручался диплом; я играл или в нападении, или в центре защиты, но позже, учитывая волейбольные способности, меня часто ставили в ворота. И ещё о футболе. Известно, что в послевоенные годы страна жила футболом; репортажи Вадима Синявского из Москвы слушали по радио миллионы жителей страны в прямом эфире, но в связи с четырёхчасовой разницей во времени, приходилось их слушать около полночи; в лагере радио не было, но послушать игру ЦДКА – Динамо очень хотелось, ведь там играли звёзды мирового футбола: Бобров, Гринин, Хомич, Бесков и др., которые обыграли в турне сборную Англии с общим счётом 19:9; я мог похвастаться тем, что не достигнув двенадцатилетнего возраста, знал почти всех талантливых футболистов московских команд ЦДКА, «Динамо». «Спартака» и «Торпедо». И вот, после ужина компания футбольных фанатов сговорилась идти тайно, когда стемнеет, в подсобное хозяйство АТЗ, в 5км от лагеря, к одному работнику, который всегда слушал репортажи и приглашал ребят; мы приходили к нему и до начала матча, а также во время перерыва между таймами, с большим удовольствием слушали по приёмнику зарубежный джаз, запрещённый в СССР; ведь ещё в шестом классе многие ребята пристрастились к джазу, быстро ухватив джазовые ритмы; этому способствовала увлечённость старших братьев, которые на каникулах привозили домой джазовые пластинки, «плёнки на рёбрах»; закамуфлированный джаз звучал на концертах в агитпунктах; многие песни, в т.ч. патриотические, исполнялись в джазовой обработке; да и в пионерлагере гармонист, когда был с нами наедине в берёзовой роще, наигрывал джаз; возвращались мы в лагерь ночью возбуждённые в хорошем настроении, обсуждали футбольную игру; иногда тихо пробирались на кухню, дежурная повариха давала что-нибудь пожевать; все эти события были одними из сильных впечатлений моего детства, уже в то время переходящего в раннюю юность.

Сначала директором лагеря была харьковчанка Нина Павловна Лаврова, которую все дети очень любили за справедливость и юмор; вместе с нами отдыхали околодвадцати мальчиков и девочек из детдома АТЗ; однажды на вечерней линейке директор велела выйти из строя троим ребятам-детдомовцам и объявила: «Перед вами стоят курощупы, которые ночью залезли в курятник подсобного хозяйства с целью разжиться яйцами»; все захохотали, и в дальнейшем за ребятами закрепилось это прозвище «курощупы». Однажды летом 1953 г. во время обеда в столовой нам приказали снять все портреты Берии, которые находятся в отрядах; мы их сняли и принесли в палатку воспитателя; ничего нам не объяснили, но в первый же день занятий в школе, учителя потребовали во всех учебниках не только затушевать в групповых снимках лицо иностранного шпиона Берии, но и вымарать все упоминания о нём в текстах; конечно, дома каждый узнал от родителей эту «правду» о Берии; поэтому единственное, что я могу сделать, – это описать всё, как оно было, а читатель пусть делает собственные выводы. Каждый сезон в последнюю смену весь лагерь выводили в колхозное поле «на колоски»; ребятам выдавали наволочки, в которые требовалось собрать пшеничные колоски, неубранные комбайном; работали внаклонку, колоски надо было не только срывать со стеблей, но и подбирать с земли, роясь в пыли; жара нещадная и к обеду дети сильно уставали; привозили обед, но есть не хотелось; все отдыхали в огромном шалаше полевого стана вместе с женщинами колхозной бригады; после обеда работа совершенно не шла, не было сил, и детей отправляли обратно в лагерь. Самое лучшее образование для благоразумного человека–это путешествие. Самое прекрасное– то, что вокруг» (Эммануил Кант).

Однажды вожатыми и воспитателями лагеря был организован двухдневный поход в Шубинку (30 км), шли мы по степной дороге; каждый из шестидесяти мальчиков и девочек, вожатых и воспитателей, нёс какую-либо поклажу: одеяла, или посуду, или хлеб, крупы, сухофрукты, сахар, печенье, или вёдра, бидоны, дрова и т.п.; было очень жарко, раздевались до трусов, сгорали на солнце, но воспитатели следили за тем, чтобы у всех на голове были панамки; я и многие другие стаптывали обувь и шли босиком, набивая подошвы; обедали прямо в степи: меню не помню, а компот был сварен на костре и пили его горячим, поэтому осталось более полбидона, тащить его на палке поручили мне и кому-то из ребят; к концу первого дня прибыли на полевой стан механизаторов и решено было дать для них концерт, он всем понравился, нам аплодировали (стихи, песни, танцы под баян); всё бы хорошо, но один номер в конце всех удивил, и вызвался показать его мальчик Саша Качур; он попросил выйти на сцену зрителей, вышли четыре колхозника; Саша дал им тонкую палку и велел всем четверым держать её над головами; сам отошёл в сторону и, обращаясь к публике, изрёк: «Видите, четыре бугая держат вместе такую тяжёлую палку»; на этом Сашин номер окончился – в публике полная тишина и недоумение, мужики смущённо покинули сцену; если бы это сделал не ребёнок, а взрослый, ему бы наверняка намяли бока; но Саше этот номер не прошёл даром, хотя месть была жестокой; позже в лагере несколько ребят из его палатки принесли после ужина тарелки с манной кашей; они дождались, когда Саша перед сном пошёл в уборную, и вылили кашу в его постель, застелили её одеялом; когда он вернулся и улёгся, раздался взрыв хохота уже «спящих», да такой громкий, что из соседних палаток сбежались ребята, в том числе и я; но жестокие шутки воспитанников нашего хулиганского города были обращены и к взрослым; директором лагеря на следующий год профком завода поставил Сосникова; он вечно ко всем придирался, наказывал по пустякам, третировал персонал, и в отличие от прежнего директора Нины Павловны его никто не любил; ребята из старшего отряда выяснили, что директор ночью спит в своей палатке один и решили «подшутить»; среди ночи они абсолютно без шума перед входом в палатку вырыли траншею, рассчитывая, что утром директор, выйдя из палатки, упадёт и свернёт себе шею; последствия были ужасные: он действительно упал и стал хромать; на утренней линейке всё изложил и разразился угрозами к неизвестным хулиганам; старшие ребята стояли и давились от смеха; профкому завода случай стал известен и после этой смены в лагерь прислали нового директора.

Возвращаюсь к походу. Ходьба босиком имела нехорошие последствия: пальцы были сбиты в кровь, пятки потрескались, в трещины забилась дорожная пыль и некоторым потребовалась помощь медика; всё-таки к вечеру мы добрались до деревни Шубинка, где и заночевали на полу в местной школе; хорошо запомнился вечерний отдых у костра с песнями и шутками; утром проснулись отдохнувшими и бодрыми, а после завтрака начался футбольный матч с местными ребятами; мы выиграли, но игра чуть было не окончилась дракой, поводов для которой хватало, в т.ч местные были недовольны судейством нашего воспитателя; после игры мы двинулись обратно в свой лагерь, по дороге был один привал, основная цель которого заключалась не в отдыхе, а в поедании продуктов, чтобы легче было идти; как говорят опытные туристы: «Лучше нести в себе, чем на себе»; в лагерь вернулись уставшие, загорелые, мои чёрные волосы и брови выгорели и стали белёсыми, но если в дальнейшем волосы приобрели свой прежний цвет, то брови на всю жизнь остались светлыми; впечатлений поход дал достаточно много, ребята почувствовали себя закалёнными; на следующий день участников похода не тревожили поручениями и дали хорошо отдохнуть. Этот первый в моей жизни большой поход дал почувствовать вкус к путешествиям; мне нравится по этому поводу одно высказывание Артура Шопенгауэра: «Чем мы моложе, тем больше каждое единичное явление замещает собой весь свой род. Тенденция эта из года в год становится всё слабее, от чего и зависит столь большая разница во впечатлении, какое вещи производят на нас в юные года и в старости. Вот почему опыты и знакомства детской поры и ранней юности оказываются впоследствии постоянными типами и рубриками для всего позднейшего познания и опыта, как бы его категориями, под которые мы подводим все дальнейшие приобретения, хотя и не всегда это ясно сознавая. И вот таким путём уже в детские годы образуется прочная основа нашего мировоззрения, а, следовательно, и его поверхностный или глубокий характер; в последующее время жизни оно получает свою целость и законченность, но в существенных своих чертах остаётся неизменным».

Не обходилось в лагере и без проказ; кто-то узнал, что неподалеку в 5км имеется колхозное гороховое поле, и около двадцати ребят устроили вылазку; нашли это поле, стали есть вкусный горох, как вдруг нас заметил объездчик; я вместе с Мухой кинулись наутёк, объездчик поскакал за нами и ребята, которые бежали последними получили хорошего кнута; я бежал очень быстро в передовых рядах, боясь кнута и обгоняя многих ребят; Боб Фертман, бежавший за мной, но стал отставать, впоследствии всегда смеялся и рассказывал, что я в тот момент мог легко сдать норматив даже на взрослый спортивный разряд по бегу; да и во многих других случаях я старался, насколько возможно, удирать, если здравый смысл подсказывал мне, что это необходимо; но была колхозникам и помощь от нас; к нашим палаткам как-то прискакали несколько всадников и попросили ребят помочь тушить степной пожар, который продвигался в сторону колхозного поля; мы, обломав берёзовые ветки, кинулись бегом за всадниками; большой участок степи горел и увеличивался; мы стали цепью и ветками тушили огонь, не давали ему распространяться дальше; через час подъехали колхозники, окружили весь участок пожара, затушили огонь и поблагодарили нас за быструю помощь; на другой день во время вечерней линейки с благодарностью к ребятам обратился председатель колхоза «Сибирский пахарь».

В большой столовой после ужина перед ребятами старшие школьники рассказывали на приз интересные и таинственные сказки, в т.ч. из «Тысячи и одной ночи», а мы, затаив дыхание, слушали; постепенно наступал вечер и в полной темноте звучал голос талантливой рассказчицы Лилии Трофименко, которая училась вместе с Бобом Фертманом; при воспоминании о прошлом нельзя удержаться от соблазна представить себе, что тогда я чувствовал, приписать себе тогдашнему сегодняшние свои мысли и чувства; я борюсь с таким соблазном, но он часто сильнее меня. Запомнился мне наш баянист и аккордеонист Григорий Шульгин, очень физически сильный, выжимал двухпудовую гирю более 50 раз; но не это главное: он играл виртуозно, причём без нот, на память огромный репертуар; мгновенно подбирал любую мелодию на слух и аккомпанировал прекрасно; хорошо относился к ребятам и мы его уважали и любили; позже уже в городе зимой нам стало известно, что в Омске на всероссийском конкурсе баянистов он занял призовое место, его пригласили работать в филармонию, а мы порадовались за дядю Гришу; я проводил в лагере все смены, мне нравилось, домой не тянуло; иногда в выходные приезжали родители, как и к другим ребятам, они привозили угощение: клубнику, мамины пирожки, конфеты; однажды они приехали на директорском ЗИМе, оказывается директор завода Рубанов ушёл в отпуск, главного инженера Сидельникова вызвали в Москву, и моего папу назначили временно директором; в этом ЗИМе за рулём все фотографировались, получилась такая импровизированная фотосессия.

Оканчивались каникулы, я вернулся домой, и мама удивилась: за лето вырос и обогнал её, этому есть и документальное подтверждение: сначала в мае и затем в конце августа папа нас вдвоём фотографировал, и сравнение снимков показало, что действительно за такое короткое время я маму перерос. Вернувшись из лагеря, увидел возле нашего дома новый тротуар, протянувшийся вдоль ул. Сталина; вождю поставили красивый памятник; но уже с ноября стояли такие сильные морозы, что приходилось бежать в школу, нигде не задерживаясь.

Учёба с 8-го по 10-й классы.

Не важно, кем ты был;

важно – кем стал!

С 1 сентября 1952 г. наш класс перевели из семилетней школы № 17 в новую школу-десятилетку № 9, мы стали учиться в восьмом классе; никакого изменения во мне по отношению к учёбе не произошло, продолжал учиться плохо, стыдился своих неудач в школе; я находился теперь в том неприятном переходном возрасте – и от маленьких уже отстал и к большим ещё не пристал, и сам, очевидно, конфузился этого своего переходного состояния; вообще говорил мало и держал себя как-то принуждённо и натянуто; испытывал стеснительность, был очень зажатым, но только не в спорте; поэтому особенно не унывал, ведь с конца августа в городе начались осенние соревнования между школами по лёгкой атлетике; теперь наш школьный физрук строгий Иван Матвеевич присутствовал на тренировках каждый день рядом, тренироваться было интересней, чем учиться в классе; именно тогда, впервые началось моё очное соперничество с легкоатлетом Добрицким из железнодорожной школы № 112, в которой, кстати, училась Рая Титаренко, дочь ж/д инженера, будущая жена Михаила Горбачёва; эта школа и весь ж/д посёлок города сохранили лучшие довоенные спортивные традиции; единственный и очень хороший стадион города «Локомотив Востока» находился рядом с их школой и был в полном её распоряжении, а от нашего посёлка до стадиона целых 5км; входные ворота стадиона венчала красивая, художественно выполненная арка, на которой кроме названия нарисовали паровоз, несущейся на всех парах; стадион очень удобный и приспособлен для спортивных соревнований: прекрасное футбольное поле с травяным покрытием, за которым был постоянный уход – впускались туда коровы для «стрижки» высокой травы, хорошо размеченная совершенно ровная 400-метровая беговая дорожка, рассчитанная на пятерых бегунов; в секторах всё оборудовано для прыгунов, метателей диска и толкателей ядра; по боковым сторонам поля устроены 4-х ярусные зрительские трибуны; раздевалки были дощатыми с земляным полом и лавками вдоль стен; вокруг футбольного поля находилась сплошная зелёная зона с высокими развесистыми и явно довоенными тополями; в ней располагались волейбольная и баскетбольная площадки; благодаря четырёхметровому забору и высоким деревьям, стоящим в несколько рядов, ветреная погода не мешала соревнованиям; недалеко от входа располагалось большое бревенчатое здание судейской коллегии, куда никого из спортсменов не пускали; такой же уютный и красивый стадион, даже несколько лучший, я видел в Барнауле и, к слову сказать, в 1950-х годах подобных стадионов ещё не было даже в Ростове-на-Дону, правда, разбитому фашистами. Чтобы посмотреть футбольный матч, родители нам денег на билет не давали; иногда удавалось втереться в толпу входящих взрослых и пройти без билета, но чаще приходилось перебираться через высокий забор или через дыру под забором; однако милиция не дремала, и тогда оставалось наблюдать за игрой в футбол, сидя на ветвях тополей, которые росли вокруг стадиона, но это был худший вариант.