— К осени закончим клуб, — сказал Луговой, — развернем самодеятельность. Способной молодежи у нас много! Подберем хорошего руководителя и такой ансамбль песни и пляски сочиним, что небу жарко будет. Если хозяин, — Луговой прищурился в сторону Андрея, — не поскупится, тряхнет своим фондом.

— На хорошее дело и фонд найдется.

— Правильно, — подтвердил Луговой, — так что к Октябрьским праздникам, Людмила Петровна и Ревекка Борисовна, приглашаем на концерт.

— На концерт еще не созданного ансамбля в еще не достроенном клубе, — засмеялась Людмила.

— И создадим и достроим, — уже серьезно сказал Луговой. — Время работает на нас.

На широкой поляне, полого спускавшейся к воде, догорали костры. Молодежь, устав водить хороводы, петь и плясать у костров, прыгать через рвущееся к небу пламя, разбрелась по всему острову, и теперь песни, то задорно-веселые, то задушевно-грустные, доносились со всех сторон.

Вдоль опушки тальниковой рощи выросли шалаши. Кое-кто уже улегся отдыхать, но в глубине многих шалашей искрились огоньки папирос и шли тихие неторопливые беседы.

Андрей устанавливал палатку. Заниматься этим делом одному было несподручно, но Луговой задержался в соседнем шалаше — там разгорелся горячий спор на международную тему, а Людмилу и Ревекку Борисовну так доняли комары, что они забились под еще не натянутую, беспорядочно свисавшую с верхней перекладины палатку и наотрез отказались выйти хотя бы на минуту.

К Андрею подошел Сычев.

— Не раздумали, Андрей Николаевич?

— Что вы, что вы! — воскликнул Андрей. — Жду с нетерпением.

— Коли так, то пора. На утренней зорьке самая неводьба.

— Сейчас, последний угол закреплю, и все.

Из палатки выглянула Людмила.

— Все-таки уходишь, — с упреком сказала она. — Не очень-то это вежливо оставлять нас одних.

— Люся, — вступилась Ревекка Борисовна, — отпусти ты его с миром. Пусть порезвится.

— Но как же мы тут одни? — не соглашалась Людмила.

— Напрасно беспокоитесь, — вступил в разговор Федор Иванович, — натянем палатку, низ колышками к земле пришьем, чтобы и щелки для комара не осталось, и спите на здоровье. А утром к горячей ушице вас поднимем.

— Ты слышишь, Люся, какие вкусные перспективы? — воскликнула Ревекка Борисовна. — Не возражай и спи. Я уже уснула.

Желающих рыбачить набралось более десятка.

— Меня возьмите, — попросился Луговой, — хотя не уверен, сумею ли. Никогда не рыбачил.

— Невелика хитрость, — успокоил Егор Иванович, — дадим веревку в руки, и тяни, сколько силы хватит.

— Ну, силенка-то у него есть, — засмеялся старик Колотухин, — парень гладкий.

— Где будем неводить? — спросил Андрей Сычева, когда все собрались около лодки.

Федор Иванович взглянул на Ынныхарова, ожидая, что тот ответит на вопрос, но старик промолчал.

— Однако на выходе из курьи надо кинуть, — сказал Сычев, — вода убывает, рыба в реку выходит.

Егор Иванович кивнул в знак согласия.

— Ну, кто охочий, садись и греби, — пригласил Федор Иванович, усаживаясь на корму, — а ты, Егор Иванович, проведи народ прямо к тоне.

— Я погребу, — вызвался Андрей.

— Тогда поехали, — сказал Федор Иванович и оттолкнулся веслом от берега.

Егор Иванович взмахнул рукой, приглашая следовать за собою, и скрылся в густой заросли молодого тальника. Луговой кинулся за ним, больше всего опасаясь, как бы не потерять его из виду, за ним гуськом двинулись остальные.

А потеряться в зарослях было нетрудно. Гибкие прутья смыкались за прошедшим сквозь чащу человеком, и Луговой, вглядываясь в едва заметные на сухом песке следы, старался не оторваться от Егора Ивановича. Все его внимание было поглощено этим, и он не сразу уловил слова донесшейся издалека песни, которую пели два голоса — мужской и женский. Но песня была особенная, любимая с детства…

и она сразу захватила его.

И хотя песня звучала негромко, ясно чувствовалось, что голоса, поющие ее, сильные и чистые, но только поют они где-то далеко-далеко, и смягченные расстоянием звуки в этой предутренней тишине приобретали какую-то особенную прелесть.

Полный сладкой грусти, звенел высокий женский голос, и оттенял его, мягко вторил ему сочный бархатный бас мужчины.