— Мальчики! Никуда не собирайтесь, я иду к вам вместе с едой.

Тонкая фигурка спускалась по косогору. Края юбки взлетали над быстро мелькающими коленками. Ветер забрасывал пряди волос на лицо, а руки были заняты большим подносом. Парочка домашних роботов с емкостями и корзинами в манипуляторах подпрыгивала за Лулу по склону. Нос Тима чудесным образом уловил густой запах баранины, и желудок жалобно гукнул.

— В доме совершенно невозможно спокойно поесть. Там Маська и Федя кроят себе костюмы стрельцов, а под ногами суслики мешаются. Даже я сбежала.

Она водрузила поднос с фруктами на по волшебству появившийся стол. Разметала тарелки и открыла крышку поставленного роботом котелка.

— Сначала будет плов по самому популярному сегодня рецепту. С барбарисом и цукатами. Вы же оголодали на своей рыбалке?

Тим застонал, а Лулу рассмеялась звонко и заразительно. Так умеет только человек, чьи догадки все до одной подтвердились, а у ног лежит весь мир и радует своей предсказуемостью. Она взялась раскладывать одуряюще пахнущую, рассыпчатую вкусноту.

— Ешьте, ешьте, а я расскажу вам сказку, которую мне Маська сейчас рассказал. Он сказки к празднику сочиняет. Так вот. Однажды черная лебедь заколдовала принца. Белой лебеди, чтобы расколдоваться, нужно поцеловать хомяка. Она поцеловала и расколдовалась. А бедный хомяк как был хомяком, так и остался.

— Боже, какой бред, — застонал Сэм.

— Вот зря ты не ценишь мудрость сына, — самым серьезным тоном заявил Тим. — Сказка про активную позицию в отношениях. Кто сам не целовался, тот хомяком и остался.

И все грохнули хохотом, Лулу даже согнулась пополам, держась за живот.

Он двигался в Техас. Не спешил, прогонял сквозь себя каждую минуту пути. Раньше или позже, но обречен на встречу. Если свернешь с тропинки и попытаешься сбежать, — выбросишь кусок самого себя. Не сердце, скорее печень. Не причина для страданий, но и жить полной жизнью не получится. Потерянное будет тянуть. Напоминать о себе, как приглушенно ноющая десна или пятно бельма в поле зрения.

Какие ни приводи сравнения, остается факт — он обречен на Ирта. Сэм не исключал, что химические изменения в организме Тима и поддерживали эту психофизическую связь между человеком и изоморфом. Ушла выматывающая агония зависимости, но появилось нечто другое. Единство, не принимаемое душой, но существующее.

Ничего похожего в его опыте не было. Отношения с Сэмом, Алексом, родителями основывались на чувствах. Родство, близость, общие интересы, желание общаться, пожать руку, обнять, поделиться самым важным. Ирт же был источником унизительных воспоминаний и ощущений: слабость, зависимость, вина и, одновременно, внутреннее противостояние и желание освободиться.

Тим с огромным трудом доказал себе, что больше не жертва, может поступать независимо и даже диктовать собственные условия. Но находиться рядом с существом, которое оставалось живым подтверждением прошлого, — невыносимо. Он бы и не стал, если бы не эта новая форма связи. Выбор был прост: либо живи вольно, но как бы с некомплектным организмом, либо держи все части тела при себе, но снова барахтайся в противостоянии.

После поездки на Марс и разговора с отцом Тим уже склонился к первому варианту, но манипулятор Ларский давил на чувство ответственности и разжигал проклятую жажду приключений. Болезнь, которая с ним с самого рождения: получить новое, неизведанное любой ценой. А потом расплачиваться за авантюризм. Первый раз это случилось после побега в марсианскую зиму. Тогда его отношения с матерью изменились. Продолжая любить Тима, она словно отдалялась. Давала больше свободы, и, в конце концов, сама растворилась в море его независимости. И года не прошло, как ушла и не вернулась. Будто ей Тим расплатился за непослушание.

Конечно, не его вина, что мать исчезла во время одной из многочисленных экспедиций на крайний север Марса. Но долго не отпускал сон, как в нижний, гостевой, зал их дома дымными змеями просачиваются сумерки, а она рыдает после его возвращения из-под зимнего купола. Тим пытается оправдаться, объяснить свой поступок, а из глаз мамы все текут и текут слезы. Неужели совсем не рада его видеть? Но она делает шаг и крепко обнимает. Теплое дыхание щекочет ухо, щека становится мокрой. Тим выдыхает, кладет голову ей на грудь, а она вдруг размыкает руки и отступает назад. Шаг за шагом, не сводя с него глаз. Растерянность удерживает Тима на месте. В какой-то момент в потемневшем зале маму уже не видно. И она не вернется.

Гораздо позже, после ссоры в Дублине, отец бросил фразу: «Я и наш дом для тебя ничто. Лишь бы играть в свои игры. Мать считала, что твой выбор — твое дело, но я не она. Если ты останешься на Земле, можешь считать, что меня у тебя нет».

Марс и Земля, два лица человечества, никогда не были одинаковыми. Времена колонистов давно прошли, но жизнь на красной планете оставалась непростой. Природа до сих пор время от времени пожирала людей, и память первых десятилетий выживания переселенцев, казалось, навсегда записана в их генах. Марсиане сохранили суровость и бескомпромиссность нравов. «Так надо и все», «иначе никак», «никакого выбора» — можно услышать. Правила без объяснений и вариантов, которые передаются от отца к сыну, чтобы держать людей вместе. Они строили гигантского размера дома, где жена не докричится до мужа, не пройдясь по анфиладам комнат, но мыслили, словно рой инсектоидов. По мнению многих марсиан, Земля — это место для избалованных индивидуалистов и слабаков. И, наверное, Тим таким и был, раз решил остаться.