Из красной пелены ярости Руслана вывели её слова. Она кричала, что любит его, что с ним она чувствует себя женщиной, но самое главное, она делала выбор. Не просто выбирала среди мужиков. Вика выбирала его, отказываясь от своей семьи, понимала, что они не поддержат и не простят, но делала этот выбор, в пользу их с Русланом семьи.

Он видел немой вопрос в её взгляде, видел, её страх, смятение. И его это, несомненно, грело, но больше всего ему это было нужно. Потому что если бы она оставила это разгребать ему, он бы наступил бы себе на горло, но не за что бы ни стал её возвращать. Как бы ни давило под грудью, как бы ни горело. Руслан был непреклонен. Но Вика сделала верный шаг, толи поняла, что точка невозврата рядом, толи действовала по наитию, но она выбрала верную тактику. Она сделала выбор, отчаянный и сложный, и ему ничего не осталось, как принять её. Потому что, за всей этой красивой обёрткой, был стойкий характер, была жажда жизни, храбрость, которые поразили его с самого начала, было то, за что он полюбил её.

Всё это ему нужно было обдумать, и он полночи сидел в кабинете, хмуро гоняя мысли в своей голове, и отсрочивая момент, когда поднимется к ней. Он разрывался между желанием обнять её, и выдохнуть горячим дыханием в её кудряшки, и чувством горечи и досады на неё. Он понимал, что теперь окончательно взял на себя ответственность за эту женщину. Теперь все её проблемы, это его проблемы, и он должен оградить её от неприятностей. Но гадливое чувство мести, рисовало в воображении планы по наказанию царицы, по её усмирению.

Накрутив себя изрядно, Руслан всё же отправился спать. Осторожно лёг на свою сторону, повернувшись лицом к сопящей Вике. Он полежал, привыкая к соседству, с ней, послушал мерное дыхание, и уже устало прикрыл глаза, как она, нащупав его руку, потянула её на себя, и положила на оголенный твёрдый живот, из глубины которого он почувствовал отчётливый толчок. Потом ещё один, и Вика охнула.

— Тебе больно? — обеспокоился Руслан, в миг, забыв обо всех своих переживаниях.

Он продолжал поглаживать твёрдую плоть, и чувствовать странные и удивительные подёргивания внутри.

— Чувствительно, — хрипло ответила Вика, и Руслан понял, что она спала.

— Он тебя разбудил или я? — спросил Руслан, продолжая греть ладони на её животе.

— Ты. Я тебя ждала, — она поворочалась, удобнее устраиваясь, и живот снова отреагировал, атакуя ладонь Руслана, парой неясных толчков.

— Тебе действительно не больно, — удивился он.

— Нет, он ещё маленький, и пока это ощущается как некое волнение, — ответила она.

— Маленький?

— Да, он сопоставим с маленькой дынькой, всего с килограмм.

— Он, — снова повторил Руслан и только сейчас осознал, что Вика, говорит о ребёнке в мужском роде, и вспомнил, что и до этого в разговоре уже упоминала, что будет сын.

Его сын.

— Да, — совсем уж тихо ответила она, — он, сынок.

— Руслан, послушай, — начала она, после затянувшегося молчания, но Руслан пресек её попытки говорить.

— Замолчи, — сказал он, и положил её голову на своё плечо, и обнял, — просто замоли и спи.

И она подчинилась, удобнее устроилась в его объятиях и вскоре засопела, а он так и лежал, поглаживая её живот, который тоже угомонился, и теперь просто грел его ладонь.

А утром, проснувшись, Руслан, не нашёл царицу рядом.

19

Она была в гостиной. Стояла перед картиной, и завороженно смотрела на неё, не замечая даже, что уже не одна. На ней была его рубашка, широкая, но всё же обрисовывающая животик, и его же носки на ногах, так нелепо скатанные вниз, больше напоминали, разношены тапки.

Вика была домашняя и вполне вписывалась в его достроенную, наконец, гостиную. В этот аскетичный и минималистичный дизайн. Он доделывал её ещё не думая, что сюда вернётся она. А вот картину, на которую она так залипла, покупал уже с умыслом, в коем-то веке уловив отражение своих чувств в искусстве.

Посодействовал, Дан, всё неугомонным волчком, компостируя Руслану мозг, по лучшим инвестициям. Предоставил на выбор, десяток картин, которые, по его мнению, необходимо заиметь в личную коллекцию, и просил сделать выбор. И вот только увидев первую из них, как оказалось самую дорогу, какого-то именитого нидерландского художника, имя, которого Руслан тут же забыл, он впал в ступор.

Он долго вглядывался в экран своего ноутбука, где на экране всплыли картины, его будущих, возможных приобретений, и не мог оторваться, от бушующего моря, от свинцового неба, от размытой границы, там, где они встречались. От мощи стихии, что бесчинствовала на картине, и не признавала никаких правил. Не было ни для моря, ни для неба, ни края, не ограничения. Они сами по себе столпы творения, не ведающие преград. Сами себе хозяева. Никто не мог приручить их, подчинить, обуздать. Но среди всей этой мощи стоял маяк. Высокий, статный, нерушимый. Волны разбивались об него. Небо задевало низкими облаками. А он стоял, и светил, указывая путь странникам.

И с тех пор маяк поселился у Руслана в гостиной. Он не разбирался не в технике живописи, не знал стили, и имён художников, но вот маяк, каждый раз задевал в нём за что-то живое, каждый раз глядя на эту картину, в бушующей стихии он узнавал себя, а Вика была его маяком.

— Боже, это же Гуммбах, — поражённо пробормотала Вика, обернувшись к Руслану, настолько поражённая видимо этой новостью, что даже не вздрогнула при его появлении, полностью поглощеная картиной.

— Эм-м, — хмыкнул Руслан, припоминая имя художник, — да, точно.