Ты, дорогой, блаженна память отца твоего, ты должен знать, что когда я две бутылки выпью и вино меня разберет, то я должен их на ком-то выместить, иначе не протрезвею… Что ж ты лезешь ко мне на глаза со своим галстуком?! Мир твоей семье, или тихо в сторонку отойди или скажи хотя бы, что зятем моего директора стать собираешься, и я другого побью, мне ведь все равно!.. Почему я должен из-за тебя терять работу и в тюрьму идти! Ведь не будь у меня отложено на черный день пары грошей — сидеть бы мне сейчас в тюрьме!.. А разве я могу выдержать в тюрьме?!

При последних словах детина расстегивает и последнюю пуговицу на рубашке, обнажает необъятную волосатую грудь и жалобными глазами смотрит на собеседника. Человек кидает быстрый взгляд на мужественную черную поросль, поджимает губы, отводит глаза и принимается старательно глазеть в окно, будто на скамейке — он один.

С левой стороны в среднем ряду сидят парень и девушка. Парень очень сосредоточен, серьезен… Он высок, у него дымчатые очки с большими модными стеклами, длинные, тщательно уложенные волосы. Девушка молода и красива той чувственной, вызывающей красотой, на которую безошибочно клюют мужчины, когда видят таких девушек. На ней потертые джинсы «Супер-Райфл» и мужская рубашка «Сафари», эффектно подчеркивающая все, что нужно подчеркнуть.

Парень увлеченно говорит:

— Органы наших чувств — лишь орудие, инструмент, не более… Да! Вселенная — это передатчик, а человек — лишь приемник, работающий всего на пяти волнах, потому что у него пять органов чувств. Вселенная посылает нам множество сигналов о своем существовании, но мы воспринимаем из них лишь часть, те, что соответствуют нашим пяти волнам приема. Как мало, как до обидного мало!.. А ведь, наверное, существует и какое-то иное сознание, с куда более широким диапазоном восприятия. В одном и том же пространстве, одной и той же Вселенной существует множество сознаний, не только одно наше, и все они по-разному воспринимают мир. Но каждое из них живет только в своем измерении, оно — автономно. А наука наша наивно считает, что пять человеческих органов чувств якобы исчерпывают все параметры Вселенной… Наука пытается создать образ мира по пяти крошечным точкам наших чувств, наших реакций… О какой же истине, скажи мне, дорогая, может идти речь в таком случае!..

Парень говорит с тем увлечением, которое обычно оставляет после себя, когда схлынет волна возбуждения, холодную сухость в горле и неприятное чувство пустоты, тоскливой исчерпанности… Девушка не сводит с него глаз. Ее томный, разнеженный взгляд бродит по лицу парня, задерживаясь всякий раз на его губах. Ясно, что она далеко не так усердно воспринимает научно-фантастические сигналы, как требует того пламенное самозабвение ее собеседника. Время от времени девушка приближает свое лицо к губам парня, посылая ему резкие и однозначные сигналы своей Вселенной, но все они, увы, исчезают втуне и бесследно, так как юноша работает пока на другой волне.

Водитель иногда косится в зеркальце, окидывает взглядом свою паству и снова смотрит на серую ленту дороги.

Больше ничего в автобусе не происходит…

Кроме тех пассажиров, о которых уже сказано, есть конечно же и другие… Краснощекий мужчина с брюшком, старуха в черном, чисто одетый, чисто выбритый, гладко, волосок к волоску причесанный молодой шутник, пышнотелая женщина с ярко накрашенными губами и прочие… Они тоже, каждый на свой лад, принимают участие в беседе, затрагивая экономические, политические, социальные и другие темы, но и они сами и разговоры их для нашего рассказа несущественны, и потому мы на них не остановимся.

В самом последнем ряду сидит, как было уже сказано, пьяный мужчина, вцепившийся в свой портфель… Иногда просыпаясь и мучительно борясь с одолевающей его тяжелой, похмельной дремой, он прилежно, но тщетно пытается сосредоточить расплывающийся фокус своего отрешенного взгляда на белых крупных коленях сидящей в переднем ряду, лицом к нему женщины…

Нужно, пожалуй, отметить еще и молодого вора, который с грустным и раздраженным видом стоит у задней двери. Под мышкой у него сложенные газеты, ширинка не застегнута, и он явно недоволен тем, что в автобусе так свободно.

Что же касается того Высокого Мужчины, который сидит молча, обособленно, уйдя с головой в чтение журнала, то его пока никто не замечает. (Очень скоро, можете быть уверены, он обратит на себя всеобщее внимание.) Он станет камнем, брошенным в это мирное сообщество, круги пойдут широко и вольно, и эмоции всех пассажиров, годами сортируемые, пронумерованные и разложенные в определенном, одним им ведомом порядке, так перепутаются и перетасуются, что их потом долго еще придется раскладывать заново, находя каждой из них присущее ей место…

Когда этот пассажир вошел в автобус — не заметил никто, кроме его соседки по скамейке. А поднялся он давно… Вошел, невообразимо высокий, худой и сутулый. У него длинное лицо и длинный же, с острым кончиком нос. Белокурые волосы сохранились лишь на затылке. Под старым, поношенным коричневым костюмом — белая рубашка и черный галстук, завязанный маленьким, немодным узлом. В руках — набитая папка для бумаг. Он поднялся в автобус и тихо сел на свободное место. Его соседка, цветущая пышнотелая женщина, взглянула на него мельком раз, другой, недовольно вздернула носик и лишь чуть-чуть, но явно вызывающе отодвинула свой круглый зад к окну… Высокий мужчина не заметил этого.