— Раньше было не так, — тихо сказала Рэя. — Сердце Мира слабеет, Хаос крепнет, а они податливы Хаосу.

Уже не первый раз я слышала из уст Хранительниц про Сердце Мира, но спрашивать у Рэи не решилась. Посмотрела с надеждой на Иорвета, вдруг бы он спросил, но тот задумчиво курил трубку и смотрел на костёр.

***

Стенки палатки хлопали на ветру. Я вылезла, раскидав в стороны песок, который к утру намело у входа. Умылась, вслушиваясь в перезвон бубенчиков на попонах верблюдов. В центре лагеря у костра спиной ко мне сидел Иорвет, и ветром до меня донесло знакомый аромат. Я застыла, не в силах сдвинуться с места. Потом всё-таки, набравшись храбрости, пошла к костру и присела на корточки напротив Иорвета, который напряжённо сторожил густую кофейную пенку в джезве на огне. С наветренной стороны костерок прикрывали сложенные стенкой чёрные булыжники. Я смотрела на Иорвета и понимала, что улыбаюсь счастливо, по-дурацки, и совершенно не могла с этим ничего поделать. Пенка булькнула, поползла вверх, и Иорвет, подхватив джезву, размешал кофе. Поднял, наконец, на меня взгляд. Он был серьёзен, но я могла поклясться, что где-то в глубине зелёного глаза мелькали насмешливые искры.

— Я вижу, что ты так же готова на всё ради этой жидкости? — спросил он.

— Не то чтобы на всё, — ответила я. — Но я могу дать облизать тебе мои руки!

Он наклонил голову, чтобы спрятать улыбку, налил кофе.

— Пожалуй, я откажусь, — он протянул чашечку.

Рядом появилась Рэя, и я метнулась в сторону, чтобы ненароком не разреветься при них. Неужели он сделал шаг навстречу, чтобы прекратить это изматывающее молчание? Неужели он тоже хоть чуточку соскучился? Неужели? Я крепко сжимала тёплую чашку, как единственное неоспоримое доказательство произошедшего чуда.

Ветер, принесший нежданные перемены, усиливался. С кромок барханов срывался песок, ноги верблюдов по колени тонули в несущемся по земле мутном песчаном потоке. Песок набивался в нос, в глаза, и я намотала платок-гутру на голову, в один слой у глаз и несколькими слоями вокруг носа и рта, мысленно благодаря предусмотрительную Лею.

Мы шли целый день без отдыха, и к вечеру ветер стих. Энру нашёл место под защитой пологого бархана в форме гигантского полумесяца. Измученные животные улеглись, даже не посмотрев в сторону колючек, тут и там торчащих из песка. Иорвет размотал с головы чёрный платок, убрал в сумку. Потом так же молча, как и раньше, помог поставить палатку. Несмотря на то, что внешне ничего не изменилось, напряжение, свербящее, как тупая зубная боль, ушло — мы оба устали от него и отпустили что-то, простили друг другу, и я была благодарна Иорвету хотя бы за такие перемены.

Поужинав, по какому-то молчаливому согласию все так и остались сидеть у костра. После трёх дней пустынной бесконечности, после дня ветра, когда вокруг не было видно ничего, кроме мохнатой, запорошенной песком шеи твоего верблюда, хотелось побыть среди живых людей. Суллу сидел чуть в стороне и молча разделывал голову орикса, очищая её от внутренностей, а Баха нудно бранился, сидя рядом с ним на корточках.

— Отстань от брата, — прикрикнул Энру.

— Меня женили, не спрашивая, — проворчал Баха, вернувшись к костру. — Кто меня выбрал, ту и полюбил. А этот, ишь! Любовь у него!

— В жизни нет ничего важнее любви, — сказала Рэя, и у меня из пальцев едва не выпал кусок хлеба.

— Времена меняются, — задумчиво сказал Исман, — все больше юношей хотят жениться по любви. Рано или поздно к этому придёт, помяните моё слово. Но в провинциях пока следуют закону, не то что в столице. Мне повезло, мой Мастер — современного ума человек. Он отдал мне руку Розы, несмотря на то, что я был нищим учеником без дара магии.

— Какой она была? — тихо спросила Рэя.

— Она была… розой, — Исман прикрыл глаза, — любовно выращенной в дивном, запертом от всего мира саду. Юный бутон…

Иорвет зевнул, набивая трубку.

— … распустившийся совершенной красотой. Нежные лепестки губ, сверкающие звёздами глаза, брови, как крылья ласточки. Я не мог надышаться амброй её смоляных кудрей, целовал песок, по которому она ходила. Голос её лился, как искрящийся ручеёк.

— И что же такая шехерезада в тебе нашла? — спросил грубый Баха.

— Она могла выбрать любого мужчину, — смиренно ответил Исман. — Но не искала их. Она жила затворницей с отцом. А я поклонялся ей. Я вознёс её на пьедестал. Есть просто женщины, а есть — богини.

Рэя фыркнула.

— Тебе никогда не понять! — оскорбился Исман. — Ты берёшь силой. А ей не надо было брать, любовь ей дарили, молясь, чтобы она приняла этот дар!

Даже при свете костра было видно, как лицо зерриканки налилось кровью. Она мотнула головой, да так, что высокая коса описала круг у её лица, а потом вскочила и скрылась в темноте. Энру укоризненно качал головой.

Разговор расклеился. Иорвет ушёл к своему верблюду, Исман сидел, нахохлившись, а погонщики заваривали чай, переливая его из одного чайника с длинным тонким носиком в другой, и шептались о чем-то своём. Я отправилась спать и уже у палатки услышала ритмичное, с присвистом дыхание. Осторожно обошла палатку и чуть не наступила на Рэю, которая и издавала эти звуки, резко и быстро отжимаясь от земли. Она распрямила руки, со свистом выдохнула последний раз, прыжком поднялась на ноги.

— Что, тоже пришла посмеяться надо мной? — она надвинулась, почти коснувшись меня.

— Нет, — сказала я.

— Ты тоже берёшь, — яростно зашептала она. — Только не силой, а обманом. Я видела, как ты сражалась вчера. Ты не могла победить меня.

— Но я победила.

— Может, проверим ещё раз? — она пихнула меня грудью.

— Не советую, — я упёрлась в неё в ответ и выпустила правой рукой в песок небольшую струю огня.

— А без этого? У тебя нет техники, ты сражаешься, как слабый мужчина. Тебя никогда не учила умелая женщина.