— Ну, понес, — покивал Юрий Иванович. — Спасли… Приходили в теплый дом, грелись… Еще и супчику плеснут.

— Вот, все из того супчика! Нет у меня жены, детей — ты есть! Наша дружба, дружба с детских лет, наполнена трагизмом. Вот мы еще мальчики, мы будем жить вечно — иллюзия бессмертия, еще молоды родители, живы деды и бабушки. Но вот — где он, избыток сил? И нет надежд юности, а смерти близких открывают, что и ты умрешь. Твое бессилие, зависимость, твои седины — это все познание вас, ребята.

Глаз у Эрнста заплыл, Юрий Иванович досаждал другу шутками вроде «гляди в оба». Того не предвидел, что Эрнстов фингал окажется доводом в разговоре с сыном.

Часу в седьмом, проскочив поселок, остановились перед двухэтажной кирпичной школой. Заплатой лист фанеры над дверями, на ней оранжевый круг, апельсин, надо понимать, с нашлепкой в форме ромба. В ромб вписано «ЛТЛ». Летний трудовой лагерь.

Во дворе болтались десятка полтора юнцов и девиц, среди них дружок сына, скорее, адъютант его, богатырь с детским лицом. Знает о сыне и не скажет, знал Юрий Иванович, станет врать, отпираться. Сына адъютант побаивался, а Юрия Ивановича ничуть. В лучшем случае испытывал перенятое от дружка снисходительное сочувствие к его отцу.

Юрий Иванович взял лежавшую рядом с аптечкой милицейскую фуражку, подарок Эрнсту вышедшего на пенсию пациента. Считалось у автовладельцев: присутствие форменных фуражек за задним стеклом делает гаишников снисходительнее. Надел фуражку по глаза, прикрывшись таким образом, высунулся, показал Эрнсту адъютанта.

При виде Эрнста парень ослаб. Двухметровый мужик, глаз подшиблен.

— Тут лом не проплывал? — хрипло спросил Эрнст. Хохмочка Лени при первой встрече со страшным Ермихой в пятьдесят третьем году за углом Селезневских бань. Свет луча в кошмаре детства Эрнста Гудкова.

— Нет… — адъютант узнал Юрия Ивановича.

— Пойдем подыбаем.

— Скоро ужин, — богатырь подтянулся. Соображал: перед дружком оправдается, дескать, твоего батю я послал, и приврет про схватку с Эрнстом. Припишет себе его подбитый глаз.

Поехать с друзьями адъютант не мог, на кухне должен получить от «наших» банку с едой для сына Юрия Ивановича. Тот обретается в брошенной железнодорожной будке. Дорога к ней такая-то.

Компромисс не состоялся, проигравший адъютант был посажен в машину. О причинах бегства сына Юрий Иванович не спрашивал. Самолюбив, тщится первенствовать. Двенадцати лет так же вот бежал из пионерлагеря; тогда случилось ему подсмотреть, как устроители военной игры прячут конверт с указаниями для южных, а может быть, синих; сын сочинил приказ южным-синим подчиниться ему, утром ошеломленная приказом армия последовала за самозванцем и была разбита за ближними кустами, главком бежал из Можайских лесов и укрылся в Печатниках. Сейчас что-нибудь такое же. Сорвалось, сидит в будке, бессильно грозит доказать им. Так в мальчишеской ссоре. Сошлись стукнуться. Поорали друг на друга, одни остались на месте, другие с угрозами уходят, переживая отход как поражение.

За путями в ельнике — красная кирпичная будка. Юрий Иванович обогнал спутников, добежал, дернул дверь: заперто.

Адъютант под его взглядом обошел будку. Вынес из крапивы ящик, приставил к стене, встал на него. Взялся обеими руками за щит, закрывавший оконный проем, поддернул его и вынул с легкостью. Только что не одной рукой вынул сколоченный из горбыля щит. Юрий Иванович встал на ящик, перегнувшись, оглядел убежище сына. Исклеванные стены с пятнами побелки. В углу дверища положена на кирпичи. Завалена травой, по краю из-под травы видна рваная мешковина. Под дверищу, очевидно, засунуты байковое одеяло, рюкзак с рубашкой и сальной литровой банкой в полиэтиленовом пакете.

На станции Юрий Иванович отделился. С адъютантом взялся ходить Эрнст. При встрече разводили руками, дескать, припухаем, старичок, а что делать?

Смеркалось, когда объявился сын. Его появление связывалось с отходившим товарняком. Позже Юрий Иванович сообразил, что связи тут никакой, отходивший поезд открывал простор станции.

Сын побежал при виде своего адъютанта, понуро бредущего под конвоем Эрнста. Юрий Иванович, оказавшийся по другую сторону линии, закричал ему. Парень не узнал и отца. Фуражка, понял Юрий Иванович, фуражка на мне!

Сдернул фуражку, бежал. Сын догнал хвост поезда, вскочил на тормозную площадку третьего вагона.

Из последних сил Юрий Иванович догнал вагон. Поймал поручень правой рукой, в левой — фуражка. Позже, как прыгнул, удержался на подножке и пришел в чувство, соображая, что расшиб колено к чертовой матери. Швырнул фуражку вниз на убегающую землю, ухватился за стойку, поднялся.

Сын оказался на площадке соседнего вагона. Узнав отца, он перебежал площадку. Стал на подножку с той стороны, готовясь спрыгнуть.

— Я расшибся, спрыгнуть не могу! Поедем до соседней станции! — крикнул Юрий Иванович.

— У меня дела здесь!

— Я тоже здесь не от безделья!

Сын откинулся, повис, держась одной рукой за поручень. Насыпь расширялась, поезд выходил на ровное место.

— Я помощи не просил! — крикнул сын в ответ. — Раньше надо было!

Налетал переезд с линиями беленых столбиков.

— Не прыгай!

— Ты даже драться меня не научил!

— Не прыгай, дослушай! — Юрий Иванович спустился на подножку. Взвихренный воздух колол лицо каменной крошкой. — Такое время, мы будто въехали в новую квартиру! — Рывки, тряска вагона передавались ему, голос прерывался. — Батареи плохо греют, полки навешивать, а вы с вопросами! Нас не хватает!..