Шрифт:
В этот период создаются некоторые предпосылки для экономического и культурного развития государства тимуридов. Однако после смерти Шахруха опять наступили тяжелые времена. Возобновились феодальные междоусобицы и раздоры, шли беспрерывные войны, тяжелым бременем ложившиеся на плечи трудящихся масс. Распалось обширное государство, созданное грозным Тимуром. Образовалось множество мелких самостоятельных владений, которыми правили царевичи и эмиры, не признававшие верховного правителя. Только после воцарения Хусейна Байкары (1469–1506) наступило сравнительно спокойное время, прекратились междоусобицы и войны.
Однако положение народных масс не намного улучшилось. Феодалы и сам султан, проводившие время в беспрерывных кутежах, попойках и жившие в бессмысленной роскоши, взимали с населения огромные налоги. По всей стране царили жестокий произвол, насилие и грабеж. Особенно невыносимо было положение крестьян. Помимо огромных налогов и поборов, которое выплачивало крестьянство, оно подвергалось открытому грабежу со стороны сборщиков налогов и пр. Жизнь народных масс отравляли также религиозные распри, разжигаемые и раздуваемые духовенством.
Все это обусловило вступление Джами на путь суфизма.
Отказавшись от государственной службы и став суфием, Джами хотел своими мудрыми советами и наставлениями образумить государей. В одном из своих стихотворений Джами говорит:
В моем диване собраны газели Снедаемых любовною тоскою, Высокие раздумья, поученья, Накопленные мудростью людскою. Но не найдешь в нем поминанья низких И лести с многословностью пустою. В нем слово к шахам с пожеланьем блага Правдолюбивой писано рукою. Хоть по сто раз прочти в моем диване Строку его любую за строкою, Ты не столкнешься, в похвале достойным, С искательством, с корыстною тщетою, И ни одной в нем просьбы о подачке Не высказано льстивою кытою!Обращаясь к носителям власти, Джами старался учить, наставляя их, воздействовать на тех, от кого, как думал поэт, зависела судьба народа:
Эй, чтящий только перстень свой и трон, Доколе трон и перстень твой пребудет? Все истребится — время и земля, И снова хаос, полный тьмы, пребудет. Живя, твори добро! Когда уйдешь — Лишь память добрых дел с тобой пребудет. (Перевод В. Державина)Джами сурово осуждал поэтов, которые отдавали свой талант не на служение благородным целям, а на воспевание владык, их войн и пиров:
Он подл и низок в помыслах; но вдруг В любой стране является, как друг. Он, как собака с лапой обожженной, Из двери в дверь несется исступленно. И если он пронюхает, что близ Повеселиться люди собрались, Что жарится кебаб, что все готово: Вино и струны, музыка и слово, — Непрошенный, врывается он в дом, Как муха в чашу с кислым молоком. Когда же он напьется и нажрется — Затеет спор, со всеми подерется. И, с фонарем под глазом, из дверей Он вылетает, выбитый взашей. И от него ты не убережешься, И хитростью любою не спасешься. От самозванцев, наводнивших свет, Позорным стало звание «поэт». Теперь молва «поэтом» кликать стала, Кого «прохвостом» прежде называла. «Поэт» хоть слово краткое оно, Но в нем бесстыдства море вмещено. Лесть, жадность, грязь, невежество с пороком — Все в этом «званье», прежде столь высоком. (Перевод В. Державина)Джами постоянно советует властелинам и правителям, высокопоставленным особам и богачам, что нужно вести воздержанный образ жизни, не расточать народное добро, ибо за свои дела люди должны держать ответ на том свете. Так, в своей знаменитой касыде «Луджат-ул-асрар» («Море тайн»), написанной в 1475 году, поэт говорит:
Шах — груда рдеющего жара; а кучка подлых приближенных — То кочерга, что помогает ему сжигать и дом и сад. Остерегайся, о вельможа, слез угнетенного и стонов, Гляди, они, — готовы хлынуть, — потопом в облаках висят. Страшись; созреют стрелы вздохов и над тобой беду посеют, Их жал железные удары небесный свод изрешетят. Страшись молитвы угнетенных — ее подкоп тебя достанет, Хоть в бездне неба, на Сатурне поставишь крепость ты и град. Величьем внешним обольщенный, владыку ты зовешь горою, Но ведь и он рукою смерти в пращу, как камень, будет взят. Отколь Хосров ни возвращался, он отдыхал в своих чертогах, Где нынче — ни столпов, ни кровель, где лишь развалины лежат. (Перевод В. Державина)Но нередко поэт, видя, что его мудрые наставления остаются бесплодными, переходил к открытому обличению тирании и деспотизма сильных мира сего, носителей власти.
Так, в XIII главе первой части «Семерицы» — поэмы «Тухфат-ул-ахрар» мы читаем:
Коль крепок корень гнета твоего, Грозит насилье миру от него. Когда хозяин дома в бубен бьет, Весь дом его под бубен в пляс идет. Вот целый город разорен вконец, Чтоб выстроить тебе один дворец. Ты лучше брось строительство свое И прекрати грабительство свое. Ты не боишься целый сад сгубить, Чтоб яблоко одно лишь надкусить. Не брал бы ты его! Не миновать Тебе за весь тот сад ответ держать! И куры в плов тебе и всякий плод Насильно взяты из дому сирот. Твой наглый повар не нарубит дров, А тащит со спины у стариков. Твой сокол, волей слуг твоих — воров, Клюет цыпленка жалких бедняков. И конь твой ест солому и ячмень Из торбы нищенской во всякий день. (Перевод В. Державина)Таким образом, проповедь аскетизма, отречение от мирской суеты Джами возникала на основе благородного негодования, возмущения пустой роскошью и развратной жизнью тех людей, к которым она была обращена.
Джами не следует смешивать с теми суфиями, которые стремились убедить обездоленных и голодных, что они вечно должны быть голодны и не жаловаться на «неотразимую волю провидения».
Джами постоянно обличал подобных суфийских дервишей и шейхов. «Справедливостью держится государство, не религией. Нечестивый, который стал славен справедливостью, лучше для страны, чем набожный притеснитель».