Шрифт:
Подарок благородным
Перевод С. Липкина
В ПОХВАЛУ СЛОВУ И ПЕРУ
Перо подвластно слову, но оно Есть тоже слово, словом рождено. Слова умерших воскрешает слово, Освобождает тайну от покрова. У звонкой песни отними слова, — Без жаркой речи музыка мертва. Но музыка, слиянная со словом, Рождает жизнь, дарит восторгом новым. «Дыханье — признак жизни», — скажешь ты: Лишь словом эту мысль докажешь ты. Дыханье — облик, слово — содержанье, Того, кто любит жизнь, услышь дыханье. Слова — узлы, их много на земле, Но вникни, — жемчуг есть в любом узле. Изменишь букву — слово ты изменишь. Но и его жемчужину оценишь, И красота, скрывавшаяся в нем, В значении откроется ином. Сердца людей певец влечет словами, Наполнился небесный свод словами. Хоть брал я пробу с золота словес, Мне слова «злато» неизвестен вес. Наполни чашу золотом небесным, Другую чашу — жемчугом словесным, — Взметнется золото до облаков, Останется на месте жемчуг слов. Джами, такой жемчужиной владея, Ты денег не проси у богатея. Ты к золоту скупца не должен льнуть: Жемчужиною в раковине будь. О ДОСТОИНСТВАХ ПОЭТИЧЕСКОЙ РЕЧИ
Мир полон звуками литавров слова. Невеста-слово — свет всего живого. Ни в жемчуг, ни в парчу не убрана, Пленяет и пленяется она. А если драгоценности наденет, Красу луны затмит и обесценит. Наденет ожерелие стихов, — Сердца похитит сотни шутников, А на? ноги наденет рифм запястья, — Падет пред ней мудрец, дрожа от счастья. Седых и юных поразит сильней Двустишьем подрисованных бровей. Румянцем смысла заалеют щеки — И расцветут сердца, как сад широкий. Красавицы не властны надо мной: Вручил я сердце только ей одной. Ее пленительное ожерелье Мне принесло тревогу и веселье. Ее запястьем скованный певец, Я вырваться не смею из колец. Хоть брови не срослись ее сердито, К спасению дорога мне закрыта. Я — всюду, где возлюбленной жилье, Ищу ее, хочу догнать ее. В иносказанья красоту оправлю, Всем знатокам любимую представлю. РАССКАЗ ОБ УРОДЛИВОЙ ЖЕНЩИНЕ И СЛЕПОМ МУЖЧИНЕ
Один слепец женился на уроде, На бабе грубой, злобной по природе. Лицо — в рябинах, черных бус черней, А лоб — в морщинах и щита темней. Горбата и глуха косая злюка, Ее беседа — вздор, молчанье — мука. Сказала раз, чтобы прельстить слепца: «Жаль, что не видишь моего лица! Мое лицо — белей слоновой кости, Луну затмило, бледную от злости. Завидует нарцисс моим глазам, Завидует тюльпан моим устам, А стан мой тонкий так высок и строен, Что кипарис — и тот обеспокоен!» Когда слепец услышал этот бред, Он в ярости сказал жене в ответ: «Была б красива ты на самом деле, Твою красу давно бы разглядели. Хватал бы каждый зрячий твой подол, Когда б такую красоту нашел. Светильник оценить сумеет зрячий, А не слепец, не знающий удачи. Я слеп, и потому-то хвастовства Ты развязала вздорные слова. Пустилась ты на самовосхваленье Лишь потому, что потерял я зренье». РАССКАЗ О ВЛЮБЛЕННОМ СТАРЦЕ И МОЛОДОЙ КРАСАВИЦЕ
Осеннее дыханье пронеслось. Цвет изменился виноградных лоз. Цветущий сад стал старика бессильней И зелень желтой сделалась в красильне. Листы деревьев, как цветы весной, Зажглись багрянцем или желтизной. Сидел старик, чей стан согнули годы, В чьем сердце — храм огня, огня невзгоды. Сиденье надоело старику, Решил он погулять по цветнику. Гулял он долго, в думы погруженный, Во всем он видел бытия законы. Его вниманье пава привлекла, Чьи косы — будто ворона крыла. Лицо покрыто белою фатою, Был счастлив жемчуг под ее пятою. А пальцев кончики? О них скажи: «Как кровь — багряны, как уста — свежи!» Изящны пальцы, словно нить кораллов; Лишь ей дано красу ценить кораллов! Окрашен каждый ноготь яркой хной, Он молодою кажется луной! Старик, ее заметив появленье, В смятенье пал пред нею на колени. «О, кто ты? — он воскликнул, потрясен, — Ты человек? Иль пери? Или сон? Я знаю: молодость полна гордыни, Но будь моей, а я — твой раб отныне. Хотя б на миг останься ты со мной, Седому старцу принеси покой». Она ему ответила с улыбкой: «Ты опоздал! Влюбился ты ошибкой! Иди, оставь меня ты навсегда Затем, что голова моя седа. Свое лицо одела я фатою, — Сходны седины с белою фатою!» Узнав о седине ее, старик, Как волос, встал и отвернулся вмиг. Сняла тотчас же роза покрывало И волосы густые показала. Глядит старик: они чернее мглы, Чернее черных бус, черней смолы! Старик взмолился: «О краса вселенной, Зачем прибегла ты ко лжи презренной?» Сказала та: «Поймешь теперь вполне, Что ты мечтать не должен обо мне. Не обращайся ты ко мне призывно: То, что противно вам, — и нам противно!» О ГОРДЫНЕ МОЛОДОСТИ
О гордый, с головою смоляною, Не издевайся ты над сединою! Как молоко — седины старика. Ужель дитя не жаждет молока? Пусть руки у тебя на сталь похожи, Пусть тело у тебя — броня из кожи, — Согнешься, если пожил на земле, Хотя твой стан подобен был стреле: Спина, по воле неба, луком станет, Оно тебя как тетиву натянет. Но дух и тело ты к труду направь, Убавь от плоти и к душе прибавь. Кто сухощав, тому легка дорога. Жиреет лошадь, — не проскачет много. Пока ты не согнулся пополам, Иди, вослед ступая старикам. Хотя гора богата рудниками, — Беседует вершиной с облаками. Ты старости почетной не ищи, Ты жизни беззаботной не ищи, Не то, боюсь, к вершине путь забудешь И в молодости молодым не будешь. РАССКАЗ О НЕПОСТОЯННОМ ВЛЮБЛЕННОМ
Непостоянный встретил на пути Луну, которой равной не найти. Как нимб вокруг луны, фата сияла, Луну шатром одело покрывало. Ее запястий пение слилось С благоуханным мускусом волос. Воскликнул он: «О мой кумир и счастье! Остановись, не то сгорю от страсти! Тобой сражен, спасенье обрету, Когда твою увижу доброту». Когда кумир прекрасный, чистый, нежный Услышал ропот страсти безнадежной, В котором были стоны и хвала, — Смеющаяся роза расцвела: «Вот младшая сестра идет за мною. Поверь, я волоска ее не стою. Там, где она, другие — не в цене. Что я пред ней? И сотни, равных мне?» Простак, такою речью соблазненный, Забыл понятий нравственных законы. В ошибку впав, другой увлекся он, От прежней верности отрекся он. Он долго ждал, в смятенье и тревоге, — Никто не появлялся на дороге. Тогда свои уста открыл он вновь, В словах звучали просьбы, лесть, любовь. Сказала та: «Лгунишка ты ничтожный! Твоя любовь, твои страданья — ложны. Один алтарь избрав, ему служи, Не зная ни двуличия, ни лжи». Доколе нам страдать от лицемерья? Джами, к двуличным не питай доверья! В ПОРИЦАНИЕ ПОЭТУ, КОТОРЫЙ НЕ ЗНАЕТ ЦЕНЫ СВОИМ СЛОВАМ И РАССЫПАЕТ ИХ ПОД НОГИ ГЛУПОМУ БОГАЧУ
О ты, что сердцем чист, умом глубок, Нанизываешь ожерелья строк! Раскрой талант, с трудом упорным дружен, Чтобы росла цена твоих жемчужин. Сверли слова, исполненный любви, Жемчужин ценных не продешеви. Доколе из корысти ткать одежды Для каждого ничтожества, невежды? Доколе в щедрых превращать скупцов, Невеж — в радушных, глупых — в мудрецов? Сто раз колоть ты можешь руку скряги, — Не выйдет капля крови или влаги, А ты твердишь: «То — щедрости река. То — жемчугом обильная рука!» Того, кто долго буквы изучает, Но где алиф, где даль [9] — не различает, Ты первым просветителем зовешь, Провидцем и учителем зовешь. Кто, устрашен мяуканьем кошачьим, Спасается в мышиной норке с плачем, — Того зовешь ты тигром или львом, Нет, более отважным существом! Где этой лжи нечистые истоки? Откуда эти гнусные пороки? Твой грех — корыстью, жадностью рожден. А кто корысти, жадности лишен? Корысть, — ее узнаешь по приметам: Все буквы ненасытны в слове этом! Как только жадность победит тебя, И упадешь ты, совесть погубя, Пожитки понесешь в пещеру боли… Презренный груз тебе тащить доколе? Чернильница перед тобой: она, Как и душа твоя, — тесна, черна. С тебя пример бумага взять хотела, Как ты, от жадных мыслей пожелтела. Перо бессильно, как твои стихи: Письмо — неверно, в грамоте — грехи. Бумагу ты сворачиваешь трубкой, Ты к богачу спешишь с надеждой хрупкой. Чернила капают, — спешишь к нему, Свои стихи засунув за чалму. Не дай нам бог смотреть на богатея И поджидать его, дышать не смея! Но вот верхом он скачет из ворот, А рядом с ним проворный скороход. Бежишь ты униженно по дороге, Его хваля, ему целуя ноги. Ты свиток подаешь ему с мольбой, То свиток алчности твоей слепой. Эх, в клочья разорвать бы этот свиток, — Твоих грехов ужасных преизбыток! Чтобы не пасть, как ты, — богач берет С презреньем свиток твой, скача вперед, А ты бежишь за ним, с мольбой взирая, Корыстолюбья зубы заостряя. Хваля его, подумал бы сперва: Рисунок по воде — твои слова. Стяжательства покинуть путь пора бы, От суетности отдохнуть пора бы! 9
Алиф, даль — буквы арабского алфавита.
В ПОРИЦАНИЕ ГОРДЕЦАМ
Со всех сторон к тебе летит привет, Но рта не раскрываешь ты в ответ. О, почему ты так высокомерен, Кичлив, заносчив и самоуверен? Собою полон, полон пустоты, А думаешь, что всех умнее ты. Избавь себя от ветра самомненья: Он тушит свет сердечного горенья. Есть бедняки, что страждут без конца, Чисты и благородны их сердца, Им кажутся игрушками эмиры, Твои вазиры и твои кумиры. Но как ты смеешь с видом знатока Смотреть на них с презреньем, свысока? Далек от знанья тот, кто зазнается, Под тяжестью плодов спина согнется. Пустая ветвь стремится к облакам, С плодами ветвь склоняется к ногам. Набитыми карманами не хвастай: Увы, они пустеют слишком часто. Мы не находим вежливости в том, Что, видя кость, виляет пес хвостом. Усы того, кто жаден — знает всякий, — В сравненье не идут с хвостом собаки. Хвалу услышав, не гордись, богач, А голову ты в свой ларец упрячь. Слова льстеца на дне ларца найдешь ты. И до конца слова льстеца поймешь ты. Ты поразмысли над своей судьбой, Руководи отныне сам собой.