«Он бескорыстен был, а я не знал.

Он был достоин царственных отличий,

А награждать достойных — мой обычай.

Но он не выдержал... И вот беда —

Исчез, бедняк, неведомо куда!»

О ТОМ, ЧТО ЦЕЛЬ ЭТИХ ВОСХВАЛЕНИИ — ПРОСЛАВЛЕНИЕ СУЛТАНА, ЧЬИ ЖЕЛАНИЯ СБЫВАЮТСЯ, А ВЛАДЕНИЯ ЯВЛЯЮТСЯ РАЕМ

Бессонный разум — друг, советник мой

Стал упрекать меня ночной порой:

«Зачем томишься мыслью бесполезной?

Что твой калам, Джами, пред этой бездной?

Кто царства времени не победил,

Исчезнет, будто не был и не жил.

Иди по главной нити в мире праха,

Не восхваляй придуманного шаха!»

Я отвечал: «О мудрости родник,

Перед тобой немеет мой язык.

Но я пою того, чье сердце живо,

Царя, носящего кулах счастливый.

Закон семи он поясам земным,

Семь океанов[16] — капля перед ним.

Иносказание — хвалы одежда,

Чтоб в тайну речи не проник невежда.

Учил мудрец: «Влюбленных, беды их

Изображай, но в образах иных!»

Ведь и не каждый друг — наперсник тайны,

В дверь эту не войдет никто случайный.

Жил некто, от любви с душой больной,

Всё время говоривший сам с собой;

Истории, одна другой чудесней,

Он сочинял, слагал стихи и песни,

О солнце, о луне повествовал,

О розе в гиацинтах покрывал;

То в песне кипарис он славил стройный,

То плакал над колючкой недостойной.

Пришел к нему невежда поболтать

И стал певца сурово осуждать.

Сказал: «Ты, друг, в огне любви сгораешь,

Что ж ты любовь свою не прославляешь?

Вниманье повседневному даришь,

О низменных явленьях говоришь».

А тот: «Тебе чужда тоска влюбленных,

И ты не знаешь языка влюбленных!

Ведь Солнцем я зову любовь мою,

От посвященных смысла не таю.

Цветком зову ланиты золотые,

А гиацинтом — локоны густые.

А кипарис — то стан ее прямой,

Я сам — колючка под ее ногой.

Ты повесть только о любви одной

Услышишь, коль язык изучишь мой».

КРАСОТА САЛАМАНА ДОСТИГАЕТ ВСЕСТОРОННЕГО СОВЕРШЕНСТВА. У АВСАЛЬ ВОЗНИКАЕТ ЛЮБОВЬ К НЕМУ, И ОНА ПРИБЕГАЕТ К УЛОВКАМ, ЧТОБЫ ПЛЕНИТЬ САЛАМАНА

Петь Саламана беден мой язык,

Когда он дивной зрелости достиг.

Он — кипарис, величие обретший,

Сад утонченности, весной расцветший.

Сперва он был незрелым, но, когда

Настало время зрелости плода,

Абсаль его всем сердцем возжелала,

К запретному плоду стремиться стала.

Но плод на верхней ветке вырастал,

Ее аркан плода не доставал.

И начала она — хитро и смело —

Свою красу подчеркивать умело.

То завитки, как мускусную мглу,

Распустит по лилейному челу,

То, темный волос разделив пробором,

Украсится невиданным убором,

То черной басмой в горнице своей

Наложит тетиву на лук бровей,

То подведет глаза свои сурьмою,