Шрифт:
Увы! Здесь моего никто не понимает языка.
Всё, что не о живой любви с минбара говорит ваиз, —
Всё это вздор, и болтовня, и многоречия река.
Навек ушли Маджнун с Лайли, но всем влюбленным, как завет,
Благословенная о них осталась повесть на века.
«Джами, кто разум твой смутил, опору веры сокрушил?»
Луна в кулахе набекрень, что так насмешливо дерзка.
138
Твои глаза приносят в мир смятенье.
Склони глаза к поникшему в моленье.
Увы! Твоих бровей туранский лук
Без промаха разит, без сожаленья.
Весь мир тебе сокровища дарит.
Душа живая — всё мое даренье.
Я — пес твой. Ты порой бросаешь кость
Мне, как небесное благословенье.
Основа нити истинной любви —
В твоей красе, в любом твоем движенье.
Ты любишь видеть слезы? Я пролью
Потоки слез, как вешних вод кипенье.
Учась у черных кос, обрел Джами
И вещий взгляд, и тонкость разуменья.
139
На улице виноторговцев придира некий восхвалял
Того возвышенного мужа, что в мейхане запировал,
Который от сорокалетних постов и бдений отрешился
И сорок дней у винной бочки пристанища не покидал.
У Джама был волшебный перстень, и, силой перстня одаренный,
И смертными, и царством джиннов он полновластно управлял.
Приди, налей вина, о кравчий, чтобы волшебным перстнем Джама
Нас одарили капли влаги, сверкающие, словно лал.
Когда ты за подол схватился того, к чему всю жизнь стремился,
Взмахни руками, как дервиши, кружась, покамест не упал.
Душа, свободная от злобы, способна тосковать о милой,
Цветок возвышенной печали не в каждой почве прорастал.
Ты не скликай, о шейх почтенный, отныне нас к своим беседам!
У нас теперь иная вера и толк иной отныне стал.
Когда б михрабом поклоненья для верных были эти брови —
Весь город пал бы на колени и лбами к полу бы припал.
Джами отныне возвеличен пред знатным и простолюдином,
Так ярко он в лучах любимой достоинствами заблистал.
140
Надеюсь, будут иногда твои глаза обращены
На тех, что навсегда тобой до смерти в плен уведены.
Сиянье твоего лица меня заставило забыть,
Что славился когда-то мир сияньем солнца и луны.
Что стройный кипарис в саду пред статью стана твоего?
Со стройной райскою тубой тростинки будут ли равны?
Коль кроме твоего лица увижу в мире что-нибудь,
Не будет тягостней греха и непростительней вины.
Но если впрямь согласна ты моих заступников принять,
То эти слезы, как гонцы, к тебе теперь устремлены.
Как горестен мой каждый вздох, свидетельствует сам рассвет, —
А ведь свидетельства его и неподкупны, и верны.
Что за огонь в груди Джами, о чем опять вздыхает он
И неутешно слезы льет среди полночной тишины?
141
Ты вся на диво соразмерна. Ты — удивительно какая!
О, как ты изумляешь сердце и утешаешь, обжигая!
Прищуром глаз — беда и смута, ты станом — кипарис садовый.
Твой рот — рубин, в котором сахар. Лицо твое — свеча ночная.