Художник, рисовавший лист заглавный,

Стряхнул такую каплю с кисти славной:

Кочевник, благородный бедуин,

Глава шатров, кочевий господин,

Домой вернулся, Кайсом восхищенный,

И жил, в свои занятья погруженный,

Но так хотел страдальца повидать,

Что сел он на верблюдицу опять.

Помчался к племени амир сначала,

Дабы услышать: что с безумцем стало?

Сказали: «Вот уже два долгих дня,

Как ничего не ведает родня.

Его следы затеряны в пустыне.

Иль нет его и не было в помине?

Никто из нас найти его не мог

Да милостив к страдальцу будет бог!»

Поспешно встал кочевник благородный,

Отправился в пустынный край бесплодный,

По скалам горным, по камням долин

Промчался словно ветер бедуин.

За пядью пядь всю обыскал округу,

Но не нашел следов, ведущих к другу.

Надежду потеряв, тоской объят,

Уже решил он повернуть назад,

Как вдруг увидел утренней порою

Стада животных диких под горою.

Помчался всадник молнии быстрей,

Найти надеясь друга средь зверей.

Пред бедуином расступились звери,

И он увидел мертвого в пещере:

С газелью, чьи глаза — глаза Лайли,

Лежал Маджнун, лежал мертвец в пыли.

Прах и колючки — ложе и подушка,

А мертвая газель — его подружка.

Рыдали над тягчайшей из потерь

И хищный зверь, и травоядный зверь.

О нем протяжно плакали газели,

О нем олени добрые скорбели,

Лиса, над ним склонясь, его звала

И шкуру на груди разорвала,

И выли волки лютые, и, воя,

Царапали земли лицо живое,

Познал онагр, не ведавший тавра,

Тавро печали у его одра.

Когда увидел бедуин со страхом,

Что зданье дней Маджнуна стало прахом,

Сказал: «Мы возвращаемся к творцу»[43] —

И, зарыдав, склонился к мертвецу.

Увидел бедуин, что тем страдальцем

Слова на прахе выведены пальцем

«Я — жертва притеснений и обид.

Любовью и разлукой я убит

Меня и солнце века не согрело,

И ни одна душа не пожалела.

Тьма жизни отняла источник сил,

Свет жизни мне и милой не светил.

Я мертв, — но кто слезами разразится?

Убит, — но виру платит ли убийца?

Не плакала подруга надо мной,

С моих ланит не стерла прах земной.

Никто от друга не принес мне слова,

Никто не вспомнил странника больного.

Скакал мой пульс, и был мой лоб горяч.

Просил я небо: «Помоги, как врач!»

Но я взывал напрасно к небосводу

Из чаши марева он дал мне воду!

Я голодал — разрезал небосвод

Мне сердце: «Ешь, и пища впрок пойдет!»

Кому из вас такой удел достался?

Кто в мире сердцем собственным питался?

Я склянку жизни горестной моей

Разбил о камень многотрудных дней.

И я теперь встречаю смерти холод,

Осколками того стекла исколот».

Касыду эту бедуин прочел,

<