Ты с ним достигнешь света и отрады!

Кто он такой, отвергший благодать?

Кто не спешит твоим владыкой стать?»

Кормилицы узнав добросердечье,

И хитроумие, и красноречие,

Открыться ей решила госпожа.

Поведала, рыдая и дрожа:

«Увы, как этот клад найти, не знаю:

К сокровищнице я пути не знаю.

Назвать приметы птицы? Далека,

Недостижима вещая Анка!

Но имя той все знают повсеместно,

А имя этой птицы — неизвестно.

Хочу мечтать под бременем скорбей,

Не только имя знать мечты своей!

Хоть имени меня утешат звуки,

Когда его произнесу я в муке!»

Доверилась кормилице вполне,

Поведав ей о странном, чудном сне.

Стал этот сон для мамки пробужденьем,

Стал здравый смысл бороться с наважденьем.

Да, стала способы искать в ту ночь

Кормилица, чтоб Зулейхе помочь.

Но что-нибудь найдешь ли, сам не зная,

Чего ты ищешь? Это блажь пустая!

Достигнуть хочешь цели? Но сперва

Ты поразмысли: цель-то какова?

Но, сновиденья не поняв приметы,

Ей мамка стала подавать советы:

«Проделки дивов этот сон. Пойми:

Им любо насмехаться над людьми,

Чтоб ввергнуть нас в беду — приятно дивам

Являться людям в облике красивом».

Но Зулейха сказала: «Это ложь.

Кто видел, чтобы див был так хорош?

Чтоб красотою ангельской блестело

Из зла и скверны созданное тело?»

А мамка: «Этот сон — обман и зло.

Где ложь, там правда не горит светло.

Бессмыслицу отвергни эту, право,

Я знаю, ты умеешь мыслить здраво».

А Зулейха: «Я победила б страсть,

Но над собою потеряла власть.

В своих поступках я не властна боле,

Я не держу в руках поводья воли.

Тот образ, что живет в душе моей,

Изображенья на скале прочней:

Вода иль ветра быстрого движенье

Наскальное сотрут изображенье».

Замолкла мамка, поняла она,

Что дочь владыки крепко влюблена.

Сказали шаху, что грустит царевна.

Шах выслушал рассказ и глянул гневно.

Но, видя, что ничем нельзя помочь,

Судьбе всецело поручил он дочь.

ЗУЛЕЙХА ВИДИТ ЮСУФА ВО СНЕ ВО ВТОРОЙ РАЗ; ЕЕ ОХВАТЫВАЕТ БЕЗУМИЕ

Блаженно сердце, что полно любовью,

Что чуждо суете и суесловью.

В том сердце вспыхнуть молнии дано,

Чтоб сжечь рассудка трезвого гумно.

То сердце, в пламени горя высоком,

Ни разуму не внемлет, ни попрекам,

Но чем попреки бьют его больней,

Тем в сердце страсть становится сильней.

Весь год царевна, всем внушая жалость,

Худела — словно месяц, уменьшалась.

Согнувшись полумесяцем в ночи,

Роняла утром жарких слез ручьи:

«О небо, что ты сделало со мною?

Меня — зарю — одело желтизною,

Для стрел тоски, согнув мой стан, как лук,

Меня в мишень ты превратило вдруг,

Упрямцу стала я, увы, рабыней,

Но кто он, где он со своей гордыней?