– Да я, Ванюшка, другой же ночью ушла. Я думала... Я ж рассказывала все тебе не раз.

– А потом я тебя все ждал в Новониколаевске. Придешь ты, думаю, поженимся мы. Да не дождался.

– Оно вишь как вышло-то, Ваня, - произнесла старуха виноватым голосом. Филат-то Филатыч, говорила я, меня и поженил. Не дошла.

Он кивнул. Они обо всем этом говорили много и подолгу раньше, и теперь Иван Михайлович в последний раз вспоминал из их прошлого самое сокровенное, что всегда, видимо, жило в его душе и что сейчас облегчало его последние минуты.

– Перед смертью, Акуля, я тебе хочу свое спасибо сказать. За все. За доброту твою. За руки твои. За все, что промеж нас было... За этим и позвал.

Старуха беспомощно и тоскливо, как щенок, заскулила, повалилась вперед, на кровать, ткнулась лицом в грудь Субботина, худенькая спина ее, обтянутая пестрой кофточкой, мелко затряслась...

Так и застал их Кружилин, вбежавший торопливо в комнатушку.

– Что?! Иван Михайлович?!
– вскричал он тревожно.

Субботин только рукой махнул, а старуха, приподняв мокрое лицо, попросила:

– Ты не тревожь его. Отходит он.

– Что-о?!
– Кружилин сделался белым как мел.
– Вы... с ума сошли!

Слова эти означали непонятно что. Может быть, несогласие с тем, что сказала эта старуха, возмущение, что возле Субботина нет врача. Он метнулся обратно к двери, закричал без памяти:

– Эй, кто там? Мария? В больницу скорее! Врачей! Пусть немедленно сюда бегут все, кто там есть! Кто там есть...

По коридору послышался топот, а Кружилин качнулся к Субботину, упал перед кроватью на колени.

– Ну, что, что?!

– Ни одного врача не надо, а ты - всех, - проговорил Субботин негромко. А мы вот с Акулиной Тарасовной тут... вспоминаем. После пленума я к ней хотел... Да вот саму ее попросил сюда... Ты уж пригляди за ней, Поликарл.

Кружилин схватил Субботина за сухую руку, начал бессмысленно повторять:

– Иван Михайлович... Иван Михайлович...

– Ну что "Иван Михайлович"? Возьми себя в руки, Поликарп.
– Лоб Субботина был мокрый, Акулина Тарасовна мягким платком обтерла его.
– И послушай, что я скажу... Ты сядь, чего на коленях?

– Я слушаю, слушаю, - покорно произнес Кружилин, поднялся, взял стул. Беря его, глянул в окно - где там врач?! Хотя и понимал, что врачу еще поспеть не время.

– Умираю я спокойно, Поликарп, - проговорил Субботин.
– Все, что мог, на что я был способен, я сделал на земле. Сыновей я вырастил неплохих... Жаль немного, что не от нее вот, - показал он глазами на Акулину Тарасовну.
– Но я свою жену и любил, и уважал... Я тебе о ней рассказывал. Ты понимаешь?

– Да, да, - сказал Кружилин, чтобы успокоить Субботина.

Неожиданно донесся издалека приглушенный раскат грома, Субботин расслышал его, шевельнул в сторону окошка головой:

– Это что, а? Гроза?

– Далеко это, за Звенигорой где-то.

– Значит, там сатана... со своей шубой-то присел, - трудно проговорил Субботин.
– Филат-то Филатыч прав все же оказался. Насчет дождя-то сегодня.

– Дождя пока нет. Может, и не будет.

При упоминании Филата Филатыча в глазах старухи, обтиравшей лоб и бескровные щеки Субботина, мелькнул вопрос.

– Сегодня я случайно увидел его. Интересный старичок... Интересный, сказал он ей.

Затем прикрыл глаза и, хрипло дыша, лежал так, пока не вбежала, задыхаясь, врач. Она на ходу кивком головы попросила отойти от кровати секретаря райкома и старую Акулину, схватила руку Субботина, нащупала пульс, одновременно пальцами раздвинула ему веки, поглядела в глаза. Потом торопливо раскрыла свою сумку, выхватила коробку со шприцами.

– Руку ему обнажите. Живо!

Пока Кружилин расстегивал рукав, врач набирала в шприц лекарство. Сделав укол, она устало, еле слышно, вздохнула.

– Ну, что, что?!
– спросил Кружилин, как несколько минут назад у самого Субботина, хотя все было ясно и без пояснений.
– А где главный врач?

– Он на заводе.

– Что, Нечаеву плохо?!

– Приступ начался прямо в цехе. Мы вам в райком звонили...

– Спасибо, доктор, - открыл ъ это время глаза Субботин. И вдруг усмехнулся - последней в своей жизни улыбкой, тихой и слабенькой.
– Что бы мы в жизни делали без докторов?

Врач на это ничего не ответила. Она опять держала его за кисть руки, считала пульс.