– Яков Николаевич, я пытался тебя понять по-человечески и сделал все, что мог... В Наркомате работает мой товарищ по гражданке Дембицкий Эммануил Борисович, доброй души человек. Мы с ним когда-то под Перекопом барона Врангеля громили. В Сиваше чуть не утонули. Вот в его распоряжение и поступишь... Желаю тебе больших успехов, Яков Николаевич.

Начальник управления помолчал несколько секунд и усмехнулся в трубку.

– Насчет морального износа, Яков Николаевич... Я тут все справки навел. По отношению к нашему брату чекисту его не существует. Ну, счастливо тебе.

...Мартовская Москва была залита солнцем, с крыш капало, по центральным улицам, запруженным народом, часто проходили колонны войск, иногда нескончаемыми вереницами шли танки, тягачи с орудиями, бронетранспортеры. Во время воздушных тревог вся техника останавливалась, замирала, улицы пустели... Ночами огромный город погружался в мрак, нигде ни огонька, каменные громады домов казались пустыми.

Майор Дембицкий, круглолицый, горбоносый еврей с лицом, беспощадно изрытым оспой, встретил Алейникова с вежливой улыбкой, но сдержанно, даже настороженно.

– А-а, давно ждем вас, - проговорил он, когда Яков представился по всей форме.
– Садитесь, рассказывайте. Значит, решили было из нашей системы уволиться? Почему? Устали?

Дембицкий говорил, а сам все ощупывал Алейникова с ног до головы, вправо и влево водил горбатым носом, будто заглядывал сбоку и хотел оглядеть даже со спины. Все это Алейникову было неприятно - и то, что наркоматский этот майор таким бесцеремонным образом изучает его и что ему известно о его рапорте и намерении уйти из НКВД. Но обижаться Яков не обижался, отлично понимая, что в их Наркомате каждый, кому положено, знал о другом абсолютно все. Дембицкому, значит, было положено.

– Да, я устал, - ответил Алейников немного дерзко.

Дембицкий дерзость эту уловил, в левом глазу его что-то едва уловимо дрогнуло.

– Тогда присядьте, отдохните, - сказал майор насмешливо.

– А я не физически устал.

– Я знаю, морально, - спокойно проговорил Дембицкий и опять блеснул левым глазом.
– Барышня кисейная выискалась.

На эти слова Алейников уже обиделся, но сдержал себя.

Позже Яков Алейников десятки раз убеждался, что майор Дембицкий, человек беспредельной отваги, в любых ситуациях оставался спокоен и весь его гнев или несогласие с чем-то внешне ничем не выражалось, только голос становился чуть насмешливее да в левом глазу неуловимо вспыхивала и тут же гасла эта искорка, а в правом ничего не отражалось, потому что он был стеклянным.

– Садитесь, что же вы?
– еще раз повторил Дембицкий.
– Распустили вы, милый мой, себя. Революцию защищать - не дамским рукодельем заниматься. Ну, давай, верещи дальше: ах, как я устал, ах, у меня мигрень началась! И это в то время, когда вон там, - Дембицкий кивнул на широкое, во всю стену, окно, задернутое наполовину плотной занавеской, - горит земля, льется кровь человеческая. Когда враг нашей революции... самый сильный и самый опасный враг под Москвой стоит.

– А я туда и просился! А не куда-нибудь!
– воскликнул Алейников. Ему было неприятно, что этот корявый майор, которого он видит первый раз в жизни, так бесцеремонно отчитывает его.

– Знаю, что просился, - буркнул Дембицкий.
– И эта часть вашей просьбы удовлетворена. Правда, на курорт поедем...

– Это как понять?

– Довольно просто. Поедем мы с вами, Яков Николаевич, в Крым. Бывали в Крыму?

– Отдыхал как-то в Феодосии.

– Так чего же может быть лучше - еще раз побывать в этом городе, побродить по знакомым местам!
– обрадованно воскликнул Дембицкий, будто речь и в самом деле шла о поездке на курорт.
– Немножко неудобно лишь, что он сейчас у немцев.

Звякнул телефон, Дембицкий минуты три разговаривал с кем-то, видимо с женой, обещал к вечеру куда-то заехать и достать для кого-то лекарство.

– Дочка у меня плоха, - сообщил он Алейникову, положив трубку. Двенадцать лет девочке, легкие, чахотка. Я каждое лето возил ее в Крым, в Алупку, а теперь...

Он беспомощно развел руками, будто извинялся, что не может теперь повезти дочь в Алупку.

– Теперь она не выживет. Крымским воздухом только и держалась.

Этот сугубо домашний разговор майора с семьей, его виновато и беспомощно опущенные плечи что-то размягчили в душе Алейникова, растопили какой-то холодный комок, сделали Дембицкого ближе и будто понятнее.

– Вот так и живем мы, Яков Николаевич, от войны - до войны. В гражданскую мне под Перекопом белогвардейцы глаз штыком проткнули. Вот этот, правый. А вы: "Устал я..." Ну, я бы тоже мог, потому что...
– Дембицкий еще раз поднес к правому, стеклянному глазу пальцы.
– Мне даже предлагали, да чего там заставляли уйти на пенсию. Я бы мог вообще уехать с семьей в Крым, и дочка бы, может быть... Но разве можно, разве можно, когда Гитлер сколачивал свои дивизии на наших границах, когда... А сейчас - тем более. Я удивлен, я просто удивлен... Сейчас они, - Дембицкий ткнул пальцем в потолок, - сейчас они не предлагают мне в отставку. Как-никак я являюсь специалистом по Крыму.