– Что, задает задачки жизнь?
– усмехнулся вдруг полковник по-доброму, по-стариковски.

– Задает, - кивнул Алейников с облегчением.

– Да, жизнь - это как учебник алгебры. А на каждой странице десятки задач со многими неизвестными.

Вошла пожилая женщина в белом передничке, официантка столовой при управлении, принесла чай и печенье горкой на тарелке. Аккуратно поставила перед каждым стаканы и бесшумно вышла. Когда за ней закрылась дверь, Алейников, подвигая ближе к себе стакан, проговорил:

– По всем внешним признакам на теперешнем месте Федора должен бы Иван быть, а он... Про Ивана Савельева видите что пишут. Его и сына Федора Семена к ордену Ленина представили.

– Что же это за внешние признаки?

– Иван был во время гражданской в белобандитах. В наших краях тогда местный богатей Кафтанов со своим отрядом зверствовал. Вот в его отряде и служил Иван.

– Вот как!
– опять произнес начальник управления.

– Да. Потом я его лично два раза сажал.

– Гм...
– Полковник отхлебнул из стакана.

– Второй раз, вероятно, напрасно. В тридцать пятом году. Как раз старший брат Федор и донес на него - коней, говорит, колхозных украл, мстит Советской власти, контра, за отсидку в тюрьме. За первую отсидку, значит...

– Что же не разобрался, украл, не украл?

– Кони действительно пропали. И Федору я поверил... Был он, я говорил, лихим рубакой, командиром эскадрона в нашем партизанском отряде.

– А теперь у немцев служит... А по внешним, как ты говоришь, признакам не должен вроде.

– Именно, что по внешним.
– Алейников нахмурился, стал глядеть в сторону, забыв про чай. Потом отодвинул почти полный еще стакан, криво усмехнулся. Правильно вы говорите: жизнь как задачник алгебры... Женился Федор на дочке этого самого Кафтанова, который бандой верховодил.

– Да?
– Полковник приподнял и опустил седые брови.
– Так, может быть, это обстоятельство как-то объясняет, что Савельев Федор сейчас...

– Нет, - резко, резче, чем положено, проговорил Алейников, - именно это обстоятельство тут ничего не объясняет. Анна Кафтанова была тоже в нашем партизанском отряде, воевала не за страх, а за совесть. И вообще, она женщина... как бы вам сказать... Она человек настоящий. Но судьба у нее... По приказу отца бандиты из его отряда тогда поймали ее. Отец повез ее лично расстреливать. Но перед этим изнасиловал...

При этих словах у полковника опять шевельнулись брови, уголки губ брезгливо опустились, в старческих глазах вспыхнул холодный свет, пронзивший, казалось, Алейникова насквозь.

– Когда отец повез ее на расправу, Иван этот... Он ее любил, видимо. Он поскакал следом, догнал где-то их. Кафтанов еще не казнил дочь, но остальному Иван помешать не успел... В общем, в схватке Иван застрелил Кафтанова, тело привез к нам в партизанский отряд. Но я... я не поверил ему. Думал - головой атамана хочет выкупить свое бандитство... В общем хотел я его расстрелять тогда. Но Анна кинулась мне и Кружилину, командиру нашего отряда, в ноги, все рассказала... Об одном только умоляла - никому никогда не говорить об ее позоре. "Иначе, говорит, повешусь..." И тогда мы Ивана просто под суд отдали...

Начальник управления поднялся, грузно начал ходить из конца в конец своего небольшого кабинета, застеленного длинной ковровой дорожкой. За окном палило солнце, било в стекла, заливало кабинет нестерпимым светом, и полковник задернул шторку.

– Ну, а Федор... знает, что сделал этот Кафтанов с дочерью?

– Не думаю, - проговорил Алейников не сразу.
– Он полагает, что сделал это Иван. Из-за этого у них в семье, я знаю, всю жизнь отчужденность и слезы...

Начальник управления еще раз не спеша, обдумывая что-то, прошелся по кабинету, остановился напротив Алейникова.

– Значит, то обстоятельство, что Федор этот Савельев женат на дочери бывшего кулака и предводителя антисоветской банды, ничего не объясняет... А что же объясняет? И почему теперь ты веришь в честность Ивана Савельева?

Алейников сидел, погруженный в свои мысли, и будто не слышал вопроса.

– Не можете ответить?

– Это трудно, товарищ полковник... Вот я вспоминаю все, что знаю о них обоих... Об их жизни и поведении еще до революции и после. Все их слова, поступки, голос, каким они произносили слова, выражение глаз при этом... И все это окрашивается сейчас для меня другим светом, чем тогда. И я вижу - Федор чужой нам человек по духу, по внутренней сути. А Иван - свой. Эту задачку я не мог решить до сих пор. Как и многие другие... И потому я просил в свое время, как вы знаете, освободить меня из органов.

– А сейчас подтверждаете свою просьбу?
– Начальник управления сидел за столом прямой и строгий. Он не спеша протянул руку за очками, надел их и стал как-то еще холоднее, официальное.
– Валентика вот этого упустил...

– Сейчас... не подтверждаю, - тихо произнес Алейников.

Начальник управления удовлетворенно кивнул, пододвинул к себе какие-то бумаги, начал читать их, будто забыв про Алейникова. Тот сидел, покорно ожидая своей участи, своего приговора.

Наконец начальник фронтового управления медленно и тяжело поднял голову. Но проговорил совсем не то, чего Алейников ожидал: