В ней взыграла паранойя. Это была провокация МС, чтобы гостья попыталась перетащить Маску на манекена? Или данная идея принадлежала Фолкбергу? В любом случае Хельга не собиралась ни приближаться, ни касаться объекта, так что ожидание её инициативы было провальным.

Когда бездействие доктора затянулось (и пусть прошла всего минута), Мантисс направилась к выходу. Уже потянулась к ручке, но дверь открыл Фолкберг, встретивший её фальшивой улыбкой извинения.

– Такое иногда случается. – Он прошёл в помещение.

Хельга приготовилась прокомментировать столь странное событие, как едва не зажевала язык: доктор нагнулся и взял Маску голыми руками. У Мантисс всё внутри заходило ходуном от ужаса. В голове тут же завертелись панические мысли:

«Фолкберг не мог не знать о воздействии МС на умы людей! Это ловушка? Надо выбить Маску из рук стулом, пока…»

– Что вы так напряглись? – Доктор повернулся и теперь бесстрастно изучал взвинченную гостью, всё так же сжимая объект в руках. – Вы, похоже, витали в облаках, когда я рассказывал про послушание.

– Но ведь… – Хельга не могла поверить глазам. То, что она лицезрела в эту секунду, было феноменальным. – Все, кто трогал Маску, не могли побороть желание надеть её…

– Вы живёте прошлым. Ваши руководители не могли и вообразить такое, верно? – усмехнулся Фолкберг. – Да расслабьтесь. Хотите подержать?

Он протянул гостье Маску, приглашая разделить с ним обыденность потрясшего её явления, и Мантисс невольно дёрнулась назад. Её подозрительность забавляла доктора, спокойно водрузившего МС на «лицо» манекена.

– Пока коленки совсем не подогнулись, присядьте и выпейте воды, – сказал Фолкберг.

Его издевательский совет отрезвил Хельгу. Она будто увидела себя со стороны: чрезмерно встревоженная, со вспотевшим от напряжения лбом, словно в этот момент перерезала провод у бомбы с часовым механизмом, а не стояла в почти безлюдной комнате. Какой нелепой глупышкой она должна казаться этому надменному доктору с его «всё под контролем». Стыд начал жечь изнутри.

Фолкберг вышел, а Мантисс села. На столе стояла приготовленная бутылка простой воды и пластиковый стаканчик. Хельга освежилась и пришла в себя. Вот теперь всё в норме: манекен в Маске напротив, и гостья чувствовала покалывающее внимание. Почти как пять лет назад, и окунание в привычные воды было утешительным и придающим уверенность. Пора заговорить на банальные темы, чтобы потом от них перейти к более глубоким и сложным. Мантисс заранее приготовила парочку реплик для вовлечения МС в беседу, да только…

В неё вновь вселился упрямый ребёнок. Хельга обнаружила, что ей совсем не хочется разговаривать. Она повертела опустевший стаканчик, откинулась на спинку и молча уставилась на манекена. МС тоже притворялся немым. В Маске чувствовалась жизнь, но Мантисс не передавалось настроение объекта, поэтому она не знала о его эмоциях. Был ли он рад видеть старую знакомую, как предсказывал Фолкберг? Испытывал раздражение из-за необходимости снова терпеть её присутствие? Или равнодушие? Как неправильно, что они вот так сидят и ничего не говорят друг другу. Их встреча после столь долгого разрыва обязана быть другой… или не случаться вовсе. Хельге сделалось обидно, что она не может переписать события дня и повести себя иначе.

Так они и молчали. Минуты болезненными движениями перетягивали себя навстречу первому десятку. Хельга недоумевала, почему доктор не подгоняет и не требует делать то, ради чего её, собственно, и пригласили. Рассматривание стен и нервное подёргивание замочка на брюках не добавляло ничего интересного в так называемое свидание. Мантисс было некомфортно, как бывает ребёнку у доски, когда он забывает слова стихотворения на середине. Она перебирала про себя фразы, которыми планировала начать беседу, но не могла заставить их обратиться в звуки.

Вместе с воздухом Хельга вдыхала безразличие. Хотя атмосфера и давила своей неестественностью, натянутостью, гостья с каждой минутой всё больше погружалась в апатию. Если к концу установленного времени никто из них не проронит ни слова, Мантисс не огорчится. Когда вернётся домой и обдумает всё хорошенько, возможно, но в первый час после ухода ей будет плевать. А сколько времени выделил им на встречу Фолкберг? Перед началом он туманно заикнулся о шестидесяти минутах, но это максимальная длительность сеанса. Может ли Хельга настоять на его сокращении?

Часы на телефоне подсказали, что прошли четырнадцать минут. Целых четырнадцать бесполезных минут давящей тишины! Хельга вздохнула, поднялась и направилась к выходу. Дверь, к вящему удивлению, оказалась заперта, что в очередной раз взвило в гостье подозрения. Кого и в чём, она бы сама не рискнула сказать. С той самой минуты, как Мантисс прибыла в институт, в ней зрела враждебность к самому месту, его сотрудникам, обычаям. Именно поэтому она во всём искала подвох, словно институт мог попытаться предъявить права на её душу.