– Господин за последним столиком только кажется алкоголиком, на самом же деле он умный и дельный и пьет только семь дней в неделю, – декламировал Елисей, и Маша смеялась.

– Юная леди за стойкой должна быть веселой и бойкой. И очень внимательной, разъяснить всем приятелям, что презерватив обязателен.

Маша смеялась, не забывая наливать посетителям пиво и смешивать коктейли. Люди приходили и уходили, Елисей выпил не больше двух бокалов шампанского, а когда к полуночи бар почти опустел, перегнулся через стойку и спросил Машу:

– Можно я тебя поцелую?

Она ничего не ответила. Просто потянулась через барную стойку и поцеловала его. И вот что он понял, когда ее язык скользнул ему в рот. Он понял, что у выпускниц православных регентских училищ, которые набили на тело два квадратных метра татуировок и родили троих детей от незнакомых парней, про которых известно только, что у них красивые мотоциклы… Так вот, губы – не такие, как у менеджеров фармкомпаний. Не пластмассовые и натренированные дежурными улыбками, а жаркие и пухлые, как пироги, которые пекла в детстве мама: «Подожди, Елёська, не кусай сразу, обожжешься, горячее».

Увидев, что они целуются, последний посетитель встал из-за дальнего столика и, поднимая руки в жесте «сдаюсь», пошел к выходу.

– Всё-всё, ухожу. Могли бы прям так и сказать: «Пошел вон, старый дурак!»

Он остановился расплатиться, но Маша улыбнулась ему:

– За счет заведения.

А Елисей продекламировал экспромтом:

– Господин за столиком с краю увидал, что я умираю, что почти без сознания, от любви и желания, и ушел, проявив понимание.

Они закрыли бар, прихватили с собой бутылку шампанского и отправились к Елисею, держась за руки и останавливаясь каждые двадцать шагов, чтобы поцеловаться. Наступило 28 декабря, суббота.

Они не спешили никуда, нет. Валялись на диване одетые и трогали друг друга, как археолог трогает освобожденные от песка стены древнего храма, как реставратор трогает древнюю фреску, освобожденную от поздней мазни. Маша направляла его руку, чтобы он трогал ее, ее волосы, ее шею, ее грудь, ее живот, ее клитор под джинсами. Потом Маша встала и пошла в душ. А Елисей пошел в другой маленький гостевой туалет и вымыл в раковине те части тела, которые могли иметь дурной запах. Вернулся в комнату, разделся, выключил свет и лег на диван навзничь. Маша тихонько напевала в душе, эрекция у Елисея возникала просто от звука ее голоса. «Мне не надо судьбы иной, лишь бы день начинался и кончался тобой». Она вышла из ванной, завернутая в полотенце. Села на Елисея верхом, ввела в себя его член и засмеялась, как серебряный колокольчик.

– Как я здесь оказалась, не знаешь? Почему я так долго тут не оказывалась, не знаешь?

И качнула несколько раз бедрами, как бы в шутку, как нежная мать понарошку дерет непослушного мальчишку за ухо. После трех или четырех движений остановилась, упала на Елисея, он сквозь полотенце чувствовал, как по животу ее идут спазмы, и едва сдержался, чтобы не кончить вместе с нею. Стянул и отбросил в сторону полотенце, опять едва сдержал оргазм, когда ее грудь коснулась его груди. Потом время исчезло. Елисей не мог бы сказать, четверть часа, час или два часа прошло с того момента, как Маша села на него верхом, до того момента, как, лежа под ним, Маша прошептала:

– Кончай в меня.

А потом, когда их обоих перестало трясти, как припадочных, спросила еще:

– Эй, у тебя сейчас инфаркта не будет?

Елисей засмеялся и потянулся включить свет, чтобы рассмотреть Машу при свете. Татуировки шли ей. На ее левом плече был дракон, свесивший голову ей на грудь. На правом плече переплетались какие-то цветы и руны. А из самого лона вверх по животу всплывал, немного покачиваясь от ее дыхания, синий кит balaenoptera musculus.

Несколько секунд Елисей пытается обманывать себя, будто никак не сопоставляются у него в голове этот синий кит на животе любимой и то, что старшую дочку ее зовут Алина, и то, что Алина прощается словами «ня, пока», и то, что он своими глазами читал в закрытом чате, как девочка Алина получила дату и время ухода – 28 декабря, 04:20. Он смотрит на часы, часы показывают 03:58. И тогда он кричит:

– Вставай! Бежим!

– Что случилось? – Маша еще потягивается и нежится в постели, на лице ее еще блуждает улыбка удовлетворения.

– Вставай! Бежим! Быстро! Алина! Объясню! Алина! – кричит Елисей и натягивает джинсы без белья.

Маша тоже принимается одеваться, но медленнее, чем нужно.

– Хрен с ним, с лифчиком! – кричит Елисей. – Бежим.

И они бегут. Одежда на голое тело, обувь на босу ногу. Елисей тащит Машу за руку, чтобы бежала быстрее. Лифт – единственное место, где не надо бежать. Он едет меньше минуты. Елисей успевает объяснить Маше как-то:

– Есть такие закрытые группы в интернете. Подростки, которые хотят покончить с собой. Они рисуют синих китов и говорят «Ня, пока». Они получают от взрослого куратора дату и время, когда должны совершить самоубийство. Я видел, как девочка по имени Алина, которая уговорила маму сделать татуировку кита, получила задание покончить с собой 28 декабря в 04:20 утра.

Маша бледнеет, прислоняется к стене, вытаскивает из кармана телефон. На телефоне 04:04. Машины дети, когда на часах симметричные цифры, всегда загадывают желание. И Маша загадывает: «Господи, пусть она будет жива!» Набирает Алинин номер. Алина не отвечает. Только Эдуард Хиль поет вместо гудков: «Пусть морозы, дожди и зной, мне не надо судьбы иной, лишь бы день начинался и кончался тобой». Двери лифта открываются. Теперь Маша волочет Елисея за руку, а он не может бежать так быстро, как бежит она. И она теперь не спрашивает, не случится ли с ним инфаркт. Она бежит и звонит дочери. «Лишь бы день начинался и кончался тобой». Они пробегают мимо бара, влетают в Машин подъезд. Ждут лифта. Долго ждут лифта.