Я была земная. Во мне не было совершенно ничего инородного — кроме, пожалуй, странной тяги к бывшей жене собственного любовника. И я прошептала тихо в какой-то особенно нестерпимый момент, почти не видя его вспотевшими от страсти глазами, прошептала, чтобы он совсем чуть-чуть подождал. «Я сейчас… Сейчас…»

…Он продолжил рассказ немного позже. Принеся мне стакан воды с лимоном и со льдом, улыбаясь. В его глазах не было восхищения — только веселость и интерес. Он взял двумя пальцами мой вибратор и рассматривал сливочные разводы на нем. А потом подошел ко мне и протянул, показал, чтобы я их слизала. Он знал, что я люблю свой запах и свой вкус. А мне казалось, что этот запах принадлежит ей.

— Прости, милый. Ты очень красочно рассказывал… Так и что было дальше?

— По-моему, ты кончила тогда, когда у тебя не было на это причин. Я даже не дошел до самого главного. А с другой стороны, может, это и лучше — потому что я мог отбить у тебя все возбуждение.

— Пожалуйста, продолжай…

Его рассказ был жесток — как бывает жестока реальность. У кроткого ангела вырастали бараньи рога, и он начинал толкать шаткие ворота, за которыми жила слабая и неокрепшая семейная жизнь со своими болезненными детьми — сексом, пониманием, уютом и радостью. Он толкал и пробивал их в итоге, и впирался на лужайку с короткой еще травой, топча детей безжалостно, ломая ноги матери, роняя ее в неглубокую лужу.

Короче, она перевернулась на бок и указала ему на попку. Красным ногтем. А он, втайне восхищаясь ее мужеством, начал ласково гладить ее и проникать, готовить ее к процедуре, для неподготовленных неприятной, больше похожей на ненужную жертву. Вроде жареного мамонта, которого не съедает не голодное вовсе божество. И он тухнет, медленно и зловонно, вызывая ненависть к божеству у охочих до пищи первобытных людей и нежелание ему поклоняться — потому что не оценило.

— Не надо так долго трогать, — простонала она жалобно, — мне больно. Давай скорее.

— Нужен крем — тогда будет не так неприятно, — так он сказал.

И отшатнулся непонимающе, когда она подпрыгнула буквально, полоснув острыми дисками зрачков по лицу, сжалась, закрылась простыней. Перебросила к его глазам мост злобы, отчаяния, подозрения.

— Нет. Я так не хочу. Зачем это еще крем? Не надо меня там мазать…

— Подожди, куда ты? — Он пытался поймать ее шутливо, отползающую, жмущуюся к спинке кровати.

— Не надо. Я уже не хочу. И живот болит. Давай завтра…

Он ничего не понимал, пытался гладить, успокаивать. И натыкался на ее выставленные вперед худые руки, как на частокол, призванный сберечь, оградить ее от посягательств. Прикурил нервно, выпустил дым, пытаясь прийти в себя — сердце стучало от всплеска эмоций, раздражения, злости. Но он ничем не показал этого, посмотрел ласково, улыбнувшись, провел ладонью по замотанной в простыню ноге.

— Марина, перестань, успокойся, что с тобой… Мы сейчас вместе, и это все происходит между нами. И я сделаю так, что тебе будет хорошо, — а если не понравится, сразу перестану. Я сейчас принесу крем…

— Нет! — крик был лживо веселым. — Не надо. Попробовали, и хватит. Мне уже не хочется. И откуда ты знаешь про крем? У тебя что — такое уже было с кем-то?..

Он встал и ушел в ванную. И долго слушал из-за двери беспричинные необъяснимые рыдания, и не хотел выходить, и утешать не хотел — он никого не обижал, и ему не за что было извиняться…

Я не стала рассказывать ему про дырочку. Мне казалось, что тогда эта история сильно задела его, это сейчас он вспоминал ее со смехом. Я не боялась показаться идиоткой, потому что смогла бы объяснить то, что имею в виду. И он бы понял, даже если бы я уверенно заявила, что его жену сделал кукольник и в дырочку проникнуть было нельзя. Или, наоборот, необходимо, чтобы достать то, что там спрятано — пусть даже силой достать. И стать счастливым — потому что там таилось нечто сокровенное.

Нет, не то чтобы я всегда видела такой глубокий смысл в анальном сексе. Он мне нравился, не спорю, но не больше, чем любой другой. Я просто начала понимать постепенно, что все, что связано с ней, приобретает для меня какое-то особенное очарование, становится необъяснимым и волшебным. Меня тянуло к ней, это факт — тянуло сексуально. Мне почему-то казалось, что я могу достать на поверхность то, что не сумел достать Вадим — ни силой любви, ни желанием, ни презрительными изменами, ни спокойным вниманием. А вот я могла — я так полагала. И с течением времени осознала, что я одержима ею.

Обряд изгнания ее духа из мягкой серости моих мозгов состоялся — даже быстрее, чем я думала, буквально через месяц после этого вечера. Но он прошел совсем не так, как ожидалось…

Он не любил про нее рассказывать. А я ужасно любила слушать его пусть и неохотные, но всегда яркие и образные повествования.

Мне казалось, что я знакома с ней, очень давно знакома. Что мы вместе родились, росли, вместе ездили в Бердянск, где жила ее бабушка, вместе плескались в пенистом и мутном, как светлое пиво, море. Она в розовом купальничке, а я в ярко-голубом, с черными полосками. Мне казалось, что я помню запах ее мокрых волос, белую соль песчинок на загорелом теле, детские ненакрашенные ногти на ногах. Помню, как крутился в выгоревшем, белом почти небе брошенный ей красный блестящий мяч.