Он не делал ничего особенного — по крайней мере ни про какую «Камасутру» я от него не слышала и про тантрический секс он не рассуждал. У меня был один такой знакомый — пытаясь скрыть от меня неполадки с эрекцией, он переворачивался на живот и предупреждал, что сейчас он какое-то время должен концентрировать энергию. Но, видимо, ее было слишком много, и он никак не мог подогнать ее в пах — его жалобное «я», ковыляя по закоулкам организма, напоминало агитатора, призывающего пассивные массы студенчества прийти в конкретное место на митинг. Но они, равнодушные ко всему, не реагировали, отмахивались презрительно. Мой знакомый был подавлен — его уверенность была поколеблена, а мужская сила осталась чем-то из разряда скрытых человеческих возможностей.

А вот Вадим был другим. Он был настоящим мужчиной — он брал когда хотел. А если не хотел, мог сделать так, чтобы это выглядело комплиментом — «ну подожди, милая, ты отняла у меня столько сил…». Я чувствовала себя слабой и беззащитной — в этом было что-то древнее, первобытное. И ужасно стыдное и приятное. Сильные пальцы на белых бедрах, резкие толчки, выжимающие стон — абсолютно искренний, непридуманный. Что-то красное, блестящее, тяжело покачивающееся — легко меняющее места проникновения по желанию хозяина. Который не торопился никуда, получая удовольствие от терзания гладкого тела, мокрого уже, скользкого. Гуттаперчево складывающегося то так, то так — то задирая ножки и кладя ему на плечи, то сгибая их в коленях, то прижимая к груди, разводя широко, превращая меня в лежащую на противне рождественскую индейку.

Я никогда в жизни не испытывала оргазма с мужчинами, предпочитая самоудовлетворение, — а тут мне было так сладко, и эта сладость в какой-то момент стала разбрызгиваться внутри, проникать в мозг, оставляя горячие липкие капли на внутренних стенках тела, стекая вниз. Выплескиваясь толчками через дырочку внизу — голубовато-белыми разводами оседающие на основании его крепкого члена. Путаясь в темных волосках. Я вздрагивала и кричала, а он держал меня, не останавливаясь ни на секунду, только сбивающимся дыханием выдавая собственное удовольствие.

Мы быстро поняли, что нам хорошо вместе и что глупо в связи с этим расставаться надолго. После месяца регулярных, ежедневных даже, встреч я собрала свои вещички — два флакончика лака, красный и белый, двое шелковых трусиков, тоже красные и белые, книжку про Мэрилин Монро и черного плюшевого поросенка — и переехала к нему. В небольшую, но очень уютную квартиру в самом центре. Из окна виднелись шпили высотки, а внизу бесконечно шумело Садовое кольцо.

Оно шумело и шумело, немного затихая по ночам, и под этот шум я слушала стук его пальцев по клавишам компьютерной клавиатуры — он много писал для всяких журналов. Иногда, когда я очень просила, он мог рассказать что-то о себе — сдержанно, не вдаваясь в подробности. Я узнавала их сама, собирала по крупицам. И через полгода знала про него все — или почти все. Все, что я знала, нравилось мне ужасно — это был путь наверх, путь, пройденный человеком талантливым, сильным — но пройденный легко и с усмешкой. Он занимался самыми разными вещами — и за что бы ни брался, все получалось.

Нет, он не торговал сникерсами, не разводил кроликов на личной ферме, не руководил лесопилкой — иногда подчеркивая со смехом, что подобный бизнес не для него. Он всегда предпочитал дело папке, забитой планами, пыльной и потертой. Многие из моих знакомых такую имели — в моральном смысле, конечно, — таща ее через всю жизнь, думая, что вот сейчас за поворотом появятся пляжи Майами и личный особняк, приветливо распахнувший двери. А его все не было и не было, и они старели, дряхлели, папка все сильнее трескалась, но планы из нее не падали — владельцы всегда их бережно поддерживали. И тащились вперед, не желая признаваться себе, что когда-нибудь тихо и скромно умрут, оставив истлевшие трупики на серой и пыльной дороге нереализованности.

Он же иногда устраивал спортивные соревнования, иногда писал книжки, иногда делал что-то еще. Теперь у него было достаточно денег, чтобы довольствоваться тем, что имеешь, и не напрягаться особо, ездить раз в год отдыхать в Испанию, выпивать по воскресеньям бутылочку кьянти и выкуривать ежедневно три толстые гаванские сигары.

Как-то раз я спросила его — из желания услышать комплимент больше, чем из любопытства: «У тебя была красивая жена?»

Я много раз задавала мужчинам этот вопрос — и знала наиболее частые варианты ответа. «Паскудная тварь — не хочу о ней говорить». «Ничего, но ты лучше» — самый популярный и самый лицемерный. «Нет, страхолюдина. Женился по молодости, идиот был». Мужчины не очень-то любили обсуждать своих половин — а мне всегда было ужасно интересно. Может быть, потому, что я хотела всегда, чтобы те, с кем я общалась, вспоминали меня с теплом и с горькой тоской, чтобы они качали головами и произносили со вздохом: «О, я больше никогда не встречал такой женщины. Она сводила меня с ума — я до сих пор помню ее смех и пахнущие клубникой губы…» Ну или какую-нибудь еще ахинею в этом роде.

А когда я слышала истинные воспоминания, мне становилось грустно. Потому что на моих глазах милейшие женщины превращались в злобных зеленоволосых кикимор, погоняющих метлами своих мужей, хохочущих сатанински. Мир разделялся на две половины — загнанные и затравленные представители сильного пола с безумными глазами, выставляющие вперед ладони, пытающиеся отодвинуть от себя вселенское зло, — и орда непромытых нечесаных баб, наступающих, дышащих чесноком, визгливо поющих что-то…

Я спросила его и ожидала услышать что-то вроде: «Нет, но мне с ней было уютно…» Потому что его нельзя было причислить к армии гонимых мужей — слишком сильный характер, слишком жесткий взгляд. И он задумался на минуту, словно вспоминая, воспроизводя что-то в памяти, как на экране компьютера, ожидая, как из отдельных точек сложится лицо, окрасится, приобретет живость. Подмигнет. Улыбнется. Потрет лоб. Прикурит.

— Да, она была очень красивая, — так он сказал, а я онемела на секунду, думая, что ослышалась. А потом внутри у меня запылал костер. Разожженный мной самой из хвороста слабой ревности, поленьев интереса, бумажек любопытства. Политый бензином возбуждения — я вдруг явственно увидела его руку на чьей-то ляжке, чьи-то губы, обхватившие колечком его член. Копну волос — болтающуюся, елозящую по подушке. Поднятую вверх гладкую загорелую ногу с ярко-красным педикюром.

— Тебе было с ней приятно? — Вопрос идиотский, но он точно отражал то, что я хочу узнать.