Шофер Ваче читал толстую книгу и, казалось, ничего вокруг не замечал. Только в последнюю секунду, когда Георгий, кивнув Симону и Онику на заднее сиденье, протянул руку к дверце, Ваче невозмутимо положил книгу себе за спину и сообщил:

— Из управления спрашивали, когда будете.

— А ты, конечно, не смотрел на пуск?

— Ха, — небрежно сказал Ваче, — мало я их видел, что ли?

— Все-таки мог бы поинтересоваться.

Считая разговор оконченным, Ваче плавно развернул машину.

— Нет, прошу вас, объясните, что произошло? — прорвался наконец Оник. — Георгий совершил какие-то действия, граничащие с героизмом, или мне это только показалось?

Симон рассмеялся.

— Был героизм, был, — подтвердил Георгий, — только не там, где ты его ищешь, и писать об этом ты ничего не будешь.

— Нет, серьезно, ты, кажется, полез в трубу?

— Именно, — сказал Георгий, — и еще как!

— И что ты там увидел? Что делал?

Симон все заливался высоким детским смехом.

— Издеваетесь надо мной? — раздраженно спросил Оник. — Эх вы, старые друзья!

Георгий повернулся к нему:

— Чего ты волнуешься? Формулу знаешь — садись и пиши: «Сегодня трудящиеся республики получили новый подарок. Вступила в строй еще одна ГЭС мощностью…» Хотя мощность тебе назвать не разрешат. Ну тогда крути лирику: «В этот весенний солнечный день строители, среди которых…» Фамилии передовиков мы тебе дадим.

— Понятно, — сказал Оник. — В общем, вы преобразователи природы, скромные герои, и я призван отображать ваши победы. Моя работа целиком зависит от ваших милостей и капризов.

Георгий одобрительно закивал:

— Насчет капризов это ты хорошо заметил.

Он негромко сказал что-то шоферу, и машина свернула к ущелью реки Занги.

Река, сияющая жидким холодным блеском, была еще по-зимнему немощная: в горах снега тают поздно. Она торопливо пробиралась меж камней, унося вперед краски своих берегов, мешая желто-серые пятна расцветающей ивы, красные — оголенного шиповника, ржавые — прошлогодней травы.

— Вы просто сволочи, — жаловался Оник. — Раз в жизни выпадает возможность написать хороший очерк, так из вас слова человеческого не вытянешь.

— Не сердись, — попросил Георгий. — Давай лучше выпьем. Вот, вот, сюда.

Он придержал шофера за рукав, и машина свернула по проторенной дороге к скале, нависающей над самой рекой.

Сооружение, к которому они подъехали, представляло собой гигантскую запятую, взметнувшуюся ввысь.

— Роскошная современная забегаловка. Мы тут еще никогда не были.

— Что это означает — рыба или коровий рог? — вопрошал Симон.

— Не трудись. Утешься тем, что председателю горсовета за эту архитектуру уже влетело.

— Пошли, пошли, — звал Георгий.

— Тебя же в управлении ждут.

— Ха! Что мы, каждый день станцию пускаем, что ли? Подождут.

В утолщенном основании запятой стояло несколько столиков, пахло вином и шашлычным чадом. У раскрытой двери, ведущей, видимо, в кухню, возвышался монументальный мужчина, тесно облаченный в белую курточку. Он скользнул в сторону пришедших черно-лиловым глазом и позы не переменил.

В углу за столиком, видимо, уже давно сидели два посетителя. Бутылка перед ними была пуста, а пепельница полна.

— Рыба ишхан есть? — еще от дверей крикнул Георгий.

Монументальный хозяин заведения еле заметно качнул головой: нет.

— Шашлык?

Невозмутимо повторился тот же немой ответ.

— Пошли отсюда, — высказался Симон.

— Садись, садись, — приказал Георгий, — ты любишь отступать перед трудностями.

Он подошел к хозяину вплотную и доверительно, не очень громко сообщил:

— Гостя из Москвы к тебе привели. Очень крупный, известный ученый. Сам понимаешь, угостить надо. Как же человек уедет из Армении, а рыбу ишхан не попробует! Что он тогда в жизни вспоминать будет? Неудобно. Сообрази что-нибудь.

Мужчина в белом посмотрел на Оника.

— Этот? — спросил он.

— Большой человек, — подтвердил Георгий.

Хозяин тяжело вздохнул, даже как-то всхрапнул и скрылся в кухне.

Потирая руки, Георгий вернулся к столу.

— Вот так и живем. Учитесь, пока я не умер.

За соседним столиком читали стихи. Желто-смуглый, небритый человек самозабвенно выпевал звучные строки: