— Говори, говори, мы слушаем.

— Мир «бывших» ужасен. Как только я пришел в себя и зализал раны, стал бороться и пойду до конца.

— С кем боролся? С уродами или с людьми?

— А ты, Василий, сам-то кем себя считаешь? — с заискрившимися злобой глазами спросил претендент, сообразивший, что это просто спектакль, а не экзамен на вакансию.

— Уродом, — искренно ответил Грешнов.

— Значит, как я понимаю, будем бороться с людьми.

— А ты, смотрю, не отвязал своего «фантомаса» от «монблана» обид на род человеческий. Правильно, Аполлинарий, я это понимаю?

— Меня зовут Аполлоном, и по-моему, я тут целитель, а не вы.

— А по-моему, мы, — сказал Василий, — и таких, как ты, будем выявлять и излечивать.

Грешнов подбежал к лжецелителю и хватил его кулаком по зубам. Тотчас на Аполлона накинулись и Никандр с Владом.

Расправившись с бывшим «большим» человеком, не сдавшим экзамен на замещение Мартышкина, обитатели подвала зажили привычной жизнью.

Сидя в золочёной клетке, попугай жако по прозвищу Женька голосом пьяного Василия выкрикнул знакомую всем фразу: «Олеся — моя дочка!».

— Да, надо и о доме не забывать, — сказал Грешнов.

Заполнив журнал дежурств и проинструктировав своих сотрудников на предмет того, что в подвале постоянно должен кто-то находиться, хотя бы сегодня, на случай внезапной проверки Львом Львовичем, Василий побежал переодеваться.

Дверь в квартиру он постарался открыть беззвучно. А вдруг Наталья дома с любовником, а не на выставке. Погладил лежащую на коврике Берту, прошёлся на цыпочках по коридору и в комнате застал неожиданного гостя. А точнее гостью, — это была тёща. Мелькнула мысль, — развернуться и уйти, но подслушанный разговор задел за живое. Бабка учила внучку житейской мудрости.

— Я хотела стать женой военного, — говорила Клавдия Васильевна, — но жизнь распорядилась по-своему. Сначала мечтала о молодом генерале, о том, как буду завязывать ему шнурки на ботинках, затем — о немолодом полковнике, как закину ему ноги на погоны. Через какое-то время — о старом майоре, как подниму ему его опустившуюся самооценку. Но не нашлось ни капитана, ни лейтенанта, ни даже прапорщика. Родила дочку от белобилетника, который мне всю жизнь испортил. И сижу теперь в регистратуре стоматологической поликлинике, с утра до вечера общаюсь с больными озлобленными людьми. Располнела, превратилась в натуральную свинью. Кроме ненависти, в сердце ничего не осталось. Олеся, тебе одиннадцать лет, а всё дура-дурой, о мужчинах ничего не знаешь. А тебе с ними жить, в одной постели спать. Запомни, у них на уме всегда только одно, а ты так должна себя вести, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.

— Ничего, мама, — вступил в разговор Василий, выходя из укрытия. — Подрастет, — познакомится с ними, возможно, с кем-то сойдётся характером. Нам школу ещё закончить надо. Я знаю, что в школу только завтра. Дочка, какую задачу по математике вы разбирали вчера с мамой?

Олеся взяла в руки новенький учебник, открыла заложенную страницу и стала читать:

— Куб со стороной один метр, распилили на кубики со стороной один сантиметр. Сколько…

— Постой, погоди! — замахал руками Грешнов, — не давая дочери дочитать условие задачи. — Дурь какая-то. Это столько работы, что ты даже не представляешь. Не хочу даже думать над этим. Тот, кто её сочинил, никогда не работал на заводе. А в аду, куда он, несомненно, после смерти попадёт, черти заставят его свою голову дурную пилить на эти маленькие кубики. Уф! Даже сердце заболело. Не ходи, дочка, в школу, здоровье надорвёшь.

Взяв в комоде чистые трусы, Василий побежал снова в подвал.

Спустился по ступеням и застал там такую картину. Сморкачёв и Уздечкин крутили бутылочку и целовались. Оказывается, приходила Начинкина и какое-то время ожидала Василия. Она и предложила развлечься. Отошла на «две минуты», а чтобы не прекращать игру, «оруженосцы» крутили «снаряд».

— Хватит целоваться, — рявкнул Грешнов. — Заголубели, что ли? Даже Нинка как-то подметила, что поведение ваше смахивает на латунный гомосексуализм.

— Чего же именно латунный? — поинтересовался Никандр.

— Латентный, — поправил Сморкачёв и пояснил, — по-русски значит «скрытый».

— Вот! Скрытный! — заорал Василий. — Даже скрытно гомосексуализмом заниматься не надо. Вы же — настоящие мужики, хорошие парни. Я ручаюсь за вас. Вы любите меня, я люблю вас, а гомосексуализма не надо.

— Мы хотели с Ниной целоваться, — стал объяснять свои намерения покрасневший Никандр.

— Не надо оправдываться, — одёрнул его Грешнов. — Я это понял, другие не поймут. Получилось-то некрасиво, перед Нинкой же и опозорились, а она вас на поминки разрешила привести. Она не знала, что есть люди, которым противопоказано счастье, они просто не способны к радости. Это про вас сказано. Вы — духовные слепцы! О! Ещё один бежит! Игнатушка-могильщик! На новоселье, должно быть, пригласить хочет. Сейчас начнёт сообщать, кто повесился, кто утопился. Гоните его, скажите, нет меня, а про принцессу Диану уже знаем.

Не успел Игнат открыть дверь в подвал, как ему навстречу выбежали Уздечкин и Сморкачёв.

— Иди, Игнат, не до тебя! — кричал Никандр.

— Уходи, — вторил ему Влад, — Васьки нет.

Огоньков, видевший Василия, спускавшегося в подвал, понял, что его не хотят видеть. Он покорно закрыл перед собой дверь и ушёл.

Проследив за племянником Павла Терентьевича через узкое оконце под потолком, Грешнов, смеясь, заговорил:

— Вы тут про Нинку мечтали, а я вспомнил, как она мечтала купить себе кресло-качалку. Я ей тогда объяснил, что при помощи бутылки водки любая табуретка превращается в кресло-качалку. Правильно? Вот вы заулыбались, а она моей шутки не поняла. Хотя и я от неё недалеко ушёл. Сегодня иду, вижу — на кирпичной стене нашего дома нарисована мелом стрелка и подписано: «Иди туда». Пошёл. На углу дома — вторая стрелка и подписано: «Загляни за угол». Заглянул. Там третья стрелка, направленная вниз и надпись: «Какашки». Смотрю — действительно, лежит собачье дерьмо, не обманули. Думаю: «А в чём смысл всего этого? И зачем я всех слушаю?».