Иван Феликсович машинально стал анализировать себя. Кем являлся он, обычный среднестатистический человек, с небольшим жизненным багажом? Он попытался вспомнить, когда он ставил на кон что-то существенное, и не смог. Миллионы живут как он, обычной, размеренной жизнью и обыденно умирают, не оставляя яркого следа в истории. Но кто сказал, что должно быть по-другому? И как был бы устроен мир, если б все вдруг стали исключительными: Достоевскими, Менделеевыми, Циолковскими, Лермонтовыми? Вот как раз это-то и было бы скучно. Они б и выкобениваться друг перед другом стали, ведь все такие важные. Но, кому интересны достижения не как штучный эксклюзив, а с конвейера, на поток, да еще тем, кто их же изобретает? Вот тут-то и не обойтись без той армии мечтателей, что будет обожать, рукоплескать, покупать и наслаждаться, обожествляя создателей творений за гранью понимания обычными смертными!

– Мечтатели тоже должны быть, они спокойно потребляют то, что для них создают авантюристы, да и живут подольше, – рассуждал вслух Иван Феликсович, как будто продолжая размышлять, но уже вслух, – нервы не так скоро сгорают. И без их признания искусство никогда не станет искусством.

– Какой вкусный. Наверное, дорогой, итальянский. Сделай, пожалуйста, еще, – вместо ответа Соня протянула чашку Ивану Феликсовичу, как бы случайно дотронувшись до его руки. Тот непроизвольно отпрянул, и вдруг странная мысль уколола его в районе переносицы.

Пока он чах над кофе-монстром, который снова скрежетал и плевался паром, словно в изнеможении, взгляд его искоса сканировал девичью фигурку. Она заметила это и не смогла сдержать улыбку. Иван Феликсович обратил внимание на довольно большие торчащие клыки, диссонировавшие с обликом девушки, но при этом не портившие ее, а как бы наоборот, привлекающие дополнительное внимание к милому по-детски личику. Иван Феликсович непроизвольно представил Соню вампиром, летающим по ночам в поисках жертв и опустошающим телесные оболочки от сладкой живительной рубинового цвета жидкости. Но сейчас она сидела перед ним на фоне окна, таращившегося на облитые солнечным светом каменные изваяния, в обтягивающих голубых джинсах и цвета спелого абрикоса тонком свитере. Каштановые волосы рассыпались по плечам, плавно, словно по шаблону, обтекали девичью грудь, а глаза, сверкавшие серым графитом, изучали, исследовали, и в них металась какая-то мысль.

– Скажи, пожалуйста, зачем ты все-таки пришла? Поговорить о неравенстве, социальных лифтах или о своих любимых куклах? Тему зонтика, как неактуальную, пожалуй, закроем.

Он хотел еще добавить что-нибудь язвительное, но руки девушки как ветви фантастического дерева обвили его с такой силой, что он растерялся и чуть не задохнулся в ее объятиях. Границы существования Ивана Феликсовича внезапно приобрели формы почти идеального, хотя еще с чертами подросткового несовершенства, волнующего и пахнущего приятной горечью миндаля, девичьего тела. В этой любовной симфонии не было согласованности: каждый пытался брать на себя роль дирижера и пробовал получить из хорошо знакомых инструментов новое звучание. Каждое прикосновение обжигало приятным пламенем, в котором сгорали все мысли, обугливалась и рассыпалась прогоревшей золой сжатая до величины горошины вселенная. И на этих, подернутых серым пеплом, углях оставались, казались вечными и несуществующими одновременно тихий шепот, едва уловимые дуновения дыхания, порождаемые мягкими и резкими движениями, шелест падающей одежды. Страсть, как симфония из алых мясных нот, раздражала аппетит и вырывала за скобки все остальные чувства. В такие моменты никто не хочет останавливаться, уступать, думать, и разваливаются города, рушатся неприступные стены, стираются все мыслимые грани дозволенного. Открываются ворота для всего самого подлого, коварного, жестокого, вероломного. Послевкусие от сладкого и запретного, зачастую, приносит приливы страха, терзаний, раскаяния. Иван Феликсович и раньше замечал различие в выражении женского лица до и после, желание, словно кисть художника преображала и совершенно в другом обличье представляла, казалось, до мелочей знакомый портрет. И сегодня он убедился в этом как никогда: одержимость напрочь смыла налет девичьей простоты, обнажив самое, что ни на есть неистовое, безграничное, неудержимое. И он желал погружаться в этот коварный океан вновь и вновь, пусть и с риском никогда не выплыть.

Когда Соня покинула доселе спокойное, не знавшее никаких потрясений, жилище, город накрыла плотная каша сиреневого вечера. Оставшись в одиночестве, Иван Феликсович метался по квартире, хватался за все подряд, но дела сыпались из рук как пшенная крупа из рваного мешка. Мысли хаотично метались отчаянными мышами в беличьем колесе. Ненависть к себе сменялась сладостными воспоминаниями о недавних минутах пережитого наслаждения, которые окрашивались гневными красками за проявленную слабость. И перед кем! Несмышленая девчонка, дочь жены лучшего друга! Наконец, решив поменять магистральный фильтр для воды (к слову, совсем новый), он устроил водопад, забыв напрочь перекрыть краны. В пылу сражения с водяными потоками, с сырыми ногами, бешеными глазами, рвущимися наружу отборными ругательствами его и застала Вера.

– Неудачно принял ванну? – ирония жены, разбавленная усталостью, заставила Ивана Феликсовича вздрогнуть, от неожиданности он выронил тряпку. Грязные брызги медленно исчезали на светло-серых стенах прихожей. – Заканчивай, пожалуйста, свои водные процедуры, и будем ужинать, – Вера небрежно скинула ботильоны, но аккуратно повесила на плечики пальто и, с трудом разминувшись с угрюмым мужем в узкой прихожей, прошла на кухню.

Неприятная тревога охватила Ивана Феликсовича: они почти всегда ужинали порознь, так как их рабочие и жизненные ритмы редко совпадали. Вера не умела и не любила готовить, да и ела как воробей, нередко забывая перекусить. Иван Феликсович, вершиной кулинарных способностей которого являлась раз в месяц паста карбонара, часто оставалась нетронутой. Вначале Иван Феликсович обижался, в другой раз пытался заставить жену поесть уговорами и шутливыми угрозами, в конце концов, махнул рукой и смирился с равнодушием жены к еде.

– Жареная индейка с овощами под классический фильм устроит? – он тщательно отрепетировал фразу в голове, стараясь не выдать своего волнения, и получилось вполне обыденно. Также он надеялся, что добросовестно избавился от следов сегодняшнего визита Сони, хотя прекрасно понимал, что прицепившийся к обивке дивана длинный каштановый волос будет радикально отличаться от средней длины и черного цвета.

Мысли сломанным компасом хаотично прыгали по всем сторонам света. Он то прокручивал назад сегодняшние события, то снова окунался в реальность. Вдруг до Ивана Феликсовича дошло, что произошедшее было спланировано дерзкой девчонкой, и не явилось неожиданностью для нее. Но зачем? Для чего? Этого мужчина под сорок лет не мог понять, так как сам не испытывал влечения к юным представительницам женского пола: несформированное тело вместе с отсутствием всякого опыта не манило его, не порождало фантазий на этот счет. До сегодняшнего дня. Эпизод с Соней грубо и бесцеремонно, как и ее действия, повернул вспять тихий ручеек сознания, в котором он мирно дрейфовал. Но более всего беспокоил и угнетал тот факт, что Соня – дочь школьной подруги Веры и жены лучшего друга, пусть и от первого мужа. Иван Феликсович боялся даже на мгновение представить реакцию Ольги, Григория, не говоря про собственную жену, если б те узнали про «забавы» женатого мужчины и девушки-подростка. Внутренне содрогаясь, он еще раз мысленно вернулся к началу встречи с Соней, и попытался проиграть альтернативный сценарий, в котором не допустил бы ошибки, что привела к тяжелым последствиям и мучительным переживаниям.

– С удовольствием загрызу индейку живьем, можешь даже не готовить, – Вера, уже переодетая в домашние зеленую футболку и голубые короткие шорты, появилась на кухне и поцеловала суетившегося Ивана Феликсовича в макушку. – Как твой выходной день прошел? Чем занимался?

– Как обычно. Посмотрел фильм, почитал книгу, а самое главное – выспался. Заходила Соня, занесла твой зонтик, что ты забыла вчера у Лисиных, – голос Ивана Феликсовича звучал, как ему казалось, ровно и убедительно. Он разогрел сковороду, выложил кусочки розового мяса, те зашипели раздраженными змеями. – Что у тебя на работе нового? Григория видела в цехе?