Так судил Карл Брентен. К полярно противоположным выводам пришли члены кружка «Гордость и радость бюргера». Вначале они растерялись. Без малого пятнадцать миллионов голосов… У друзей поджилки затряслись. Но они быстро оправились от испуга, да и тучи на их горизонте оставались недолго, и господа эти даже корчили из себя победителей. В первую же среду после плебисцита почему-то именно Пауль Папке, которого в кружке лишь едва терпели, ликующе возгласил крикливый тост за победу. Он издевался над красными:

— Тельман и Шейдеман идут рука об руку, — кричал он. — Поистине замечательная пара! Красные и красновато-розовые слились воедино! Я, милостивые государи, всегда это предвидел и… предупреждал. Теперь, полагаю, все понимают, в чем наша задача. Я не хочу преувеличивать, но речь идет о цивилизации, о культуре, о порядке и законе, короче говоря — обо всем, что для нас свято!

В таком стиле он долго, с трескучим пафосом вещал и сам себе представлялся чрезвычайно авторитетной и дальновидной личностью, чуть ли не пророком. Оптовый торговец сыром Альберт Ниренбах в восторге похлопал его по плечу и сказал, что Папке крупный политик и истинный немец. Остальные члены кружка были задумчивы и хранили молчание. Хинрих Вильмерс и зять его Меркенталь время от времени обстреливали Папке сердитыми взглядами. Они давно уже воспринимали его в своей среде как чужеродное тело, черную кость, плебея, достигшего, правда, некоего материального благосостояния, но не способного заставить забыть его происхождение. Хинрих раздраженно прошипел на ухо мужу своей дочери, которого забавлял вошедший в раж Папке:

— Отвратительнейший бахвал! И чего ради мы его до сих пор терпим в своем кругу!

Стивен Меркенталь воспринял речь Папке юмористически:

— Ну что ты, папа! По-моему, он неоценим. Не забудь, что такие Папке — опора общества.

Тайный советник, доктор Баллаб, владелец одной из старейших посреднических фирм Гамбурга, либерал, как он называл себя, привел сегодня впервые на встречу друзей за круглым столом своего сына, внимательно слушавшего словоохотливого Папке. Тайный советник хотел представить избранному обществу сына, свежеиспеченного доктора юриспруденции, который только что приехал из Магдебурга, где он получил свой диплом. В этот вечер мысли у всей компании вертелись вокруг глупого и столь тревожного по своим результатам голосования, и Папке, этот мелкий буржуа с бородкой клинышком, задавал тон разговорам.

— Интересно тебе слушать этого многоречивого субъекта? — спросил сына тайный советник.

— Очень, — ответил тот. — Что он собой представляет?

— Дурак с бородой!

— В этом я убедился. — Молодой Баллаб рассмеялся. — Делец, надо полагать?

— Да ну! Какое там — делец! — В голосе отца прозвучало безграничное пренебрежение. — Арендатор туалетов в ресторанах. Говорят, был некогда инспектором в Городском театре. Выскочка. В старину таких называли авантюристами.

— А как он попал в вашу компанию, папа?

— Я и сам хотел бы это знать! — ответил тайный советник. — Одно достоинство, правда, есть у него — в скат играет мастерски. И — неисчерпаемый источник анекдотов.

— Хороша рекомендация!

Пауль Папке ввязался в спор с прокурором доктором Кенэ. По мнению прокурора, социал-демократов необходимо во что бы то ни стало вырвать из сетей, расставленных им коммунистами. Порознь эта красная братия еще терпима, говорил он, но, объединенная, она представляет серьезную опасность.

— Если и удалось бы разъединить их, то только временно, — вещал Папке. — По существу, марксисты все заодно. Это, так сказать, в природе вещей. В природе того дела, которому они, образно выражаясь, продали душу. Они хотят отстранить буржуазию, привести к власти рабочий класс и весь народ превратить в пролетариев. Как в России… Да, милостивые государи, как в России. Известно ли вам, что до революции большевиков называли там социал-демократами?.. Вы видите, как маскируются враги государства! Предполагавшееся отчуждение собственности у великих князей было лишь увертюрой. Если бы оно удалось, это означало бы для социализма бескровно…

Доктор Баллаб-младший вмешался в разговор.

— Как вы представляете себе это «удалось», господин Папке? Вы полагаете, что, если бы при всенародном голосовании социал-демократы и коммунисты получили большинство, результат голосования возымел бы силу закона?

— А как же иначе? — Папке недоуменно вскинул брови. — Так записано в конституции. — Он пронзительно посмотрел на молодого человека в высоком крахмальном воротничке, увидел, как тот по-кошачьи чуть прикрыл веками глаза и поджал губы широкого рта, вытянувшегося в тонкую черту. «Фанфаронишка! Щеголь!» — подумал Папке. Его раздражал этот иронический тон превосходства. Из уважения к тайному советнику он взял себя в руки и не оборвал этого молокососа, не задал ему жару. Но оптовому торговцу сыром он шепнул: — Тоже, знаете ли, манера — приводить с собой сыновей, у которых еще молоко на губах не обсохло. А если все захотят приводить?..

— Мне кажется, почтенный господин Папке, — продолжал, помолчав, доктор Ганс Баллаб. — Мне кажется, что вы смешиваете писаную конституцию с реальным соотношением сил. Правда, такое ошибочное представление присуще многим… Но независимо от этого, в нашей конституции есть, слава богу, несколько параграфов, которые предусматривают, а по сути дела — дают возможность объявить конституцию простым клочком бумаги…

— Мой сын юрист, господа! — с гордостью прервал сына тайный советник. — Только что защитил диплом и получил доктора!

Ганс Баллаб метнул в отца раздосадованный взгляд, точно хотел сказать: «Зачем эта рекомендация?» Потом повернул голову, подпертую неудобным высоким воротничком, к Папке, который слушал его, кипя от злости, но выражением лица и жестами изображая крайнее расположение.

— Я убежден, что в том случае, если бы за отчуждение было подано большинство голосов, рейхспрезидент фон Гинденбург объявил бы голосование недействительным и возгласил бы: «Республика в опасности!»

— А если бы все-таки не объявил? — не сдержавшись, выпалил Папке.