ПоэZия русского лета
вернуться

Русанов Владислав Адольфович
Шрифт:

«Серёга из Москвы вообще приехал…»

Серёга из Москвы вообще приехал.Всё время ржёт, да так, что будит эхо,На стареньком раздолбанном УАЗе.Нам нужно всем – полёт и чуть тепла.Серёга возится с БПЛА.Считай, мечта сбылась, хотя не сразу.Хотел летать – и вот почти летит.Мы память здесь. Мы камень. Мы гранит.Пока их помнят – не случится смерти.А впрочем, всё я вру, и вы не верьте,Она случится с каждым. Это быт.Серёга ржёт, Утёсова врубая,И он любой, и я почти любая,Мы кровь земли, и мы её же твердь.Иди ты на х**, грёбаная смерть.

«Не смейся, тётя, сделай фотоснимок…»

Не смейся, тётя, сделай фотоснимок,как мальчик во дворе играет в мяч,и августовский воздух так горяч,прозрачен так невыносимо.И целый дом, не раненный ещё,трепещет занавесками на окнах.Снимай: оно так скоро всё поблекнет,и время начало уже отсчёт.И через восемь лет его я встречу —подросшего мальчишку без мяча,но с автоматом – там, где, рокоча,подходит артиллерии предтеча.Он будет там, с котёнком на руках,с улыбчивыми полными губами,уже не мальчик, но ещё не камень,уже бесстрашный – но познавший страх.Снимай же, тётя, – а теперь и язатвором щёлкну фотоаппарата,поскольку смерть из мира не изъята,но в вечности останутся друзья.

«Я умереть боюсь…»

Я умереть боюсь,Как тоненькая вишня во дворе,Как списанный на землю аппарат «Союз»,Как травы в ноябре.И говорю: запомни, затаи,Люби меня в моём убогом быте.И мёртвые солдатики мои —И вы живите.Я режу хлеб – и смерти не хочу,Салат крошу – и смерти не хочу.Черешню ем – и смерти не хочу,Несу цветы – и смерти не хочу.А смерть настанет, на меня наступит,Ногой огромной на меня наступит,На маму, на кота, на чёрта в ступе.Но нынче яблони цветут,Как небо на закате, бледно-розовым.И скоро лето будет тутС вареньем абрикосовым.

«Из меня не получится хорошего русского…»

Из меня не получится хорошего русского.Вообще ничего хорошего.Мчит машина, бьётся из окон музыка,По луганским дорогам изношенным.Едем с пацанами в форме, совсем молодыми,Между боевыми и боевыми,И вроде как смерти нет, и июнем веет.Никогда не любила лицо своё, не любила имя,Но, пожалуй, нашла что-то важнее.Двадцать седьмое мая, холмы, отроги,Отзвук ястребиного крика.Бьёт на выход гаубица «Гвоздика».Это я, это Аничка, следы на луганской дороге,Цветущая у неё земляника.

«В город пришла война…»

В город пришла война.В город ложатся мины.В городе разорвало водопровод,и течёт вода мутным потоком длинным,и людская кровь, с ней смешиваясь, течёт.А Серёга – не воин и не герой.Серёга – обычный парень.Просто делает свою работу, чинит водопровод.Под обстрелом, под жарким и душным паром.И вода, смешавшись с кровью, фонтаном бьёт.И конечно, одна из минстановится для него последней.И Серёга встаёт, отряхиваясь от крови,и идёт, и сияние у него по следу,и от осколка дырочка у брови.И Серёга приходит в рай – а куда ещё?Тень с земли силуэт у него чернит.И говорит он: «Господи, у тебя тут течёт,кровавый дождь отсюда течёт,давай попробую починить».

«Ты десять тысяч убила и десять спасла…»

Ты десять тысяч убила и десять спасла,Так мне сказал человек, которого я люблю.Вот такая хреновая арифметика, такой блюз.Такие дела.Это, собственно, почему?Потому что я решила: я спускаюсь во тьму,Как Персефона в Аид.Болит.Потому что я сказала: я на войне.Не где-нибудь рядом.И я бежала в подвал под «Градом»,И комроты вёз меня, пистолет направивТуда, откуда смерть приходит без правил.Да, на войне.Я на войне.Ни к чему отпираться мне.Это я пускала ракеты по Харькову.Это я лежала под бэхой, пыль отхаркивая.Я, нежная, любовная, рыжая.Это я почему-то совсем неуместно выжила.Где я соврала?Считай, что нигде.Красное солнце лежит на чёрной воде.Это я не вернуласьВ беспорядок московских улиц,Это я застрелена под Донецком,Это я лежу под Камышевахой,Это я хочу говорить, но не с кем,Это я узнала пределы страха.Это я засыпана в землю, и никто меня не назвал.«Грады» бьют на выход, пора в подвал.Подарил апельсин мне Сашка Урал.Я не знаю, откуда он взял его на войне,Я не знаю, почему – мне,Но вот он лежит, оранжевый —Завораживает.

«А всё-таки начнётся посевная…»

А всё-таки начнётся посевная,За танками поедут трактора,И мы, возможно, доживём до маяИ выйдем со двора.Фуфайку зимнюю повесивши на гвоздик,Пойдём в чём были в мае под дождём.И может быть, зайдём к соседям в гостиИ беленькой нальём.Они лежат – хохол, москаль, еврейВ одной воронке, с подписью «Здесь люди».И залпы постсоветских батарей —Последние салюты.И Боже мой, никто не виноват,И завтра принесут гуманитарку.И старый друг отложит автоматИ на письмо приклеит марку.

«Схерали, говорит, они герои…»

Схерали, говорит, они герои,Они ж там – из окопа не успели.А это я захлёбываюсь кровью,Чужой, чужой захлёбываюсь кровью,И бьёт арта по дышащей по цели.Холодный март, бессмысленная высь.Вот имена, пожалуйста, молись.Я здесь не женщина, я фотоаппарат,Я диктофон, я камера, я память,Я не умею ничего исправить,Но я фиксирую: вот так они стоятЕщё живые, а потом не очень.Я не рожу зеленоглазых дочек.Когда пожар – звоните ноль один.Поднимет трубку нерождённый сын.Вы там держитесь, но спасенья нету.Летят, летят крылатые ракеты.Мы смерть, мы град, мы рождены для боя,Мы станем чернозёмом, перегноемИ птицами в весенней тишине.Схерали, говорит, они герои.Чего ревёшь, не плачь, ты на войне.