По воскресеньям многие парижане — парочками или целыми семьями — выезжали в Версаль. В вагоне стоял веселый гомон. Все были в праздничных костюмах и в праздничном настроении. Но Айна молча сидела у окна и упорно глядела на загородный пейзаж.

Вальтер незаметно придвинулся к ней. Она хотела отодвинуться, но он взял ее руку и удержал в своей.

Повернув голову, она сказала:

— Медведь! — отвернулась и продолжала смотреть в окно. Но руку не отняла.

Он погладил ее ладонь, она снова на мгновение повернулась к нему и бросила:

— Чудовище!

Так они сидели, пока поезд не пришел в Версаль. Все повскакали с мест и устремились к выходу. На улице Вальтер взял Айну под руку и сказал:

— Мне нужно кое-что сказать тебе.

— Та-ак?

— Есть человек, которого я очень люблю и уважаю.

— Вот как!

— Да слушай же… Я говорю об Эрнсте Тимме.

— Знаю я твоего Тимма… Наслушалась! Невольно приревнуешь…

— Не говори так, Айна. Эрнст Тимм, очевидно, арестован в Германии месяца полтора назад. И если это так, то ему — конец. Его убьют.

Айна крепко прижала к себе руку Вальтера. Она не промолвила ни слова. Некоторое время они молча шли по прямой как стрела привокзальной улице, которая вела к Версальскому парку.

Вальтер рассказал Айне о встрече с Отто Вольфом в гостинице, о затерявшемся отчете.

— Этот отчет я искал, когда ты вошла в мою комнату, понимаешь? Я только какой-нибудь час назад узнал об арестах в Дрездене и был очень взволнован. Отсюда моя рассеянность. Понимаешь?

— Вальтер, тебе незачем оправдываться. Разве я не чувствую, как потрясла тебя такая весть.

— Но еще не доказано, что Тимм арестован. Будем надеяться, что это не так.

Вальтер привел Айну в ресторан, помещавшийся на площади, где стоит памятник революционному генералу Лазару Гошу. Это был старинный дом; казалось, он весь наполнен отзвуками исторического прошлого — Французской буржуазной революции конца восемнадцатого столетия. На стенах висели гравюры той эпохи и портреты ее деятелей.

В углу комнаты, над одним из столов, они обнаружили табличку с надписью: «В год созыва Генеральных Штатов здесь обычно сидел Максимилиан Робеспьер». В другой комнате, над потертым кожаным креслом, висел большой портрет Мирабо; под ним табличка: «Здесь сидел депутат граф Мирабо».

Стул Робеспьера был еще свободен; Вальтер и Айна уселись за столик и заказали завтрак. Вальтер рассказывал о Марате, Робеспьере и Сен-Жюсте, о Лазаре Гоше, победителе реакционной Вандеи, о Кутоне и Карно, о походе рыночных торговок в Версаль, о Бомарше и Марии-Антуанетте.

Айна, тоже много читавшая о Французской революции, дополняла его рассказы эпизодами из жизни шведского графа Ферсена, возлюбленного Марии-Антуанетты, которого стокгольмцы, когда он вернулся, забросали камнями.

Над их головами висела картина, изображавшая момент присяги в зале для игры в мяч. Они внимательно рассмотрели ее и решили зайти в этот зал, превращенный в музей революции.

— Знаешь что, Айна? Давай напишем отсюда письмецо маме в Гамбург. Адрес отправителя поставим твой.

— Тогда, значит, придется подписаться и мне.

— Конечно.

Айна, взглянув на стул, на котором сидел и писал Вальтер, сказала:

— Такова жизнь. Робеспьера казнили, а его стул все еще тут.

Глаза у нее были испуганные.

— Вальтер, — воскликнула она, — дай мне руку.

Они сидели, держась за руки, оглядывая комнату, где каждый уголок дышал историей. И вдруг оба без всякой видимой причины громко и весело рассмеялись.

IV

Под вечер, устав от беготни, они уселись на скамье в отдаленном углу дворцового парка, под гигантским буком. Вокруг было тихо. Только ветер играл в ветвях мощных деревьев. Солнце зашло, медленно спускались сумерки. Айна прильнула к Вальтеру, и оба, уйдя в свои мысли, молча слушали шелест листьев.

Вдруг Айна спросила:

— Как тебе представляется наше будущее?

— Наше будущее? — переспросил Вальтер. — Ведь я же не ясновидящий.

— Но чего бы ты желал все-таки?

— Ну, на это ответить нетрудно: победы по всей линии.

— Можешь ты хоть минуту быть серьезным? Какие у тебя планы на ближайшие годы? Только совершенно серьезно.

— Гм… Ближайшие годы? Гм… Вот в ближайшие три месяца — ты видишь, я очень скромен — я хотел бы, чтобы ты наконец переехала ко мне в гостиницу.

— Ты, значит, не можешь ответить серьезно?

— Ну, если уж это не серьезно, тогда я вообще не знаю, о чем говорить.

— А дальше?