— Франция достаточно долго держала нас под сапогом, а теперь мы схватили ее за горло! За ваше здоровье!

— За ваше и — хайль Гитлер! — откликнулся Меркенталь, вполне удовлетворенный этим разъяснением.

— Боже мой! — вскрикнула вдруг Мими Вильмерс. — Ведь сын Оттмара, Иоахим, находится на Западном фронте!

— Ну и что же? — спросил ее муж.

— А если с ним что-нибудь случится?

— Глупости! Почему с ним непременно должно что-нибудь случиться?

— Сударыня! — Папке встал, точно уже собирался выразить соболезнование. Но он только с пафосом продекламировал: — Побежденный считает свои жертвы, победитель радуется своим победам.

Мими Вильмерс неуверенно посмотрела на него.

Стивен Меркенталь бросил в его сторону насмешливый взгляд и подумал: «Комедиант! Интересно, из какой оперы он взял эти слова?»

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

I

Хорошо в Москве зимой, когда первый пушистый снег белеет на крышах и улицах города и разноцветные округлые луковки церковных куполов, ленинский Мавзолей, красная стена Кремля с ее внушительными башнями выступают сквозь снежную завесу. Но еще лучше, по мнению Вальтера Брентена, московская весна, когда деревья на площадях и в парке на берегу Москвы-реки покрываются молодой изумрудной листвой, а на Пушкинской площади продаются фиалки и подснежники, и москвичи, сбросив шубы, меховые шапки, одеваются в светлые костюмы, в платья веселых летних тонов.

Вторую весну встречал Вальтер в Москве, но, по существу, это была его первая московская весна. В прошлом году он только смутно ощущал ее, пробовал на вкус, обонял: он был прикован к постели, Теперь же он самозабвенно отдался ей весь, вдыхал ее полной грудью. Ему казалось, что только сейчас, вместе с пробуждающейся жизнью природы, он по-настоящему выздоравливает.

Вальтер выписался из разряда больных, он выздоровел. Легкое зажило и окрепло, плечо отремонтировано, как выразился доктор Андреев. Ежедневный массаж на протяжении многих месяцев сотворил чудо: Вальтер мог размахивать левой рукой во все стороны, он снова мог ею свободно владеть, точно она и не висела плетью, как чужая. И аппетит у него появился такой, будто он хотел вознаградить себя за долгие месяцы, когда ел без всякой охоты и только по принуждению.

Лучшим лекарством для него были прогулки. Возвращаясь в больницу уже под вечер после очередного путешествия по городу, он заранее радовался, что с утра опять пойдет бродить по Москве. Вначале он не выходил за пределы улицы, где находилась больница; в одну сторону — спускался к кремлевской стене, в другую — шел вверх до Арбатской площади. Но с каждым днем он чувствовал себя увереннее, и вот он уже не боится, что запутается в большом незнакомом городе. Обойдя Кремль, он выходил на красивую, единственную в своем роде Красную площадь, шел до храма Василия Блаженного и сворачивал на набережную Москвы-реки. Через короткое время он знал уже улицы и бульвары, которые вели до Парка культуры имени Горького, до Ленинградского шоссе и до Зоологического сада.

Сын его Виктор оказался весьма осведомленным проводником по Москве. Часто после школы он приходил в больницу, и они вдвоем отправлялись «открывать новые земли». В большинстве случаев Виктор знал те места, по которым они проходили. Он стал настоящим москвичом, говорил по-русски и так вжился в этот новый для него язык, что строил немецкие фразы по законам русского синтаксиса.

Вдвоем отец и сын спускались в московское метро, на каждой остановке выходили и восхищались подземными вокзалами: построенные каждый в своем стиле и из разных материалов, они все походили на мраморные дворцы. Вальтер со своим гидом осматривали универмаги, посещали музеи, иногда заходили среди дня в кино; с особым удовольствием, обычно уже в завершение прогулки, усаживались за столик в кафе «Мороженое» на улице Горького.

Понемногу Вальтер Брентен заново узнавал сына; за годы разлуки он стал совсем другим — он очень вырос. Виктор, которому не исполнилось еще семнадцати лет, был, на его взгляд, не по годам серьезен; мальчику не хватало жизнерадостности. Не объяснялась ли такая черта его характера тем, что ему пришлось испытать в фашистской Германии? Вполне возможно, Виктор любил литературу и музыку, особенно музыку, но химия, физика и математика интересовали его больше. Его склонность к точным наукам уже вполне определилась.

В Москве Вальтер Брентен вновь обрел сына, но это был уж не ребенок, а почти взрослый человек; когда они шли вместе, у Вальтера было такое чувство, точно рядом с ним закадычный друг, с которым обо всем можно поговорить, который все понимает, во всем разбирается и даже кое-чему научить может.

II

Вальтер ждал Айну со дня на день, но приехала она именно тогда, когда все его мысли и чувства были заняты предстоящим празднованием Первомая. Как вихрь, влетела Айна в палату, но вдруг остановилась и спросила:

— Можно тебя обнять? Ты уже совсем здоров?

Он улыбнулся и широко раскинул руки.

— Можно!

Тогда она бросилась к нему, обвила руками его шею, прильнула лицом к его плечу и заплакала. Он гладил ее по голове.

— Ведь кругом люди, Айна. Что они подумают?

Он бережно отстранил ее.

— Дай хоть посмотреть на тебя!

И вот уж она улыбается сквозь слезы.

— У тебя прекрасный вид!.. Пополнела даже, сударыня!.. А от тоски как будто не полнеют?

— Я здесь! В Москве! Ты рядом! — Айна покачала головой, словно еще не верила себе.