Шрифт:
— А в Финляндию ты все-таки поедешь, Стивен? — спросила Мими Вильмерс.
— Тш! — Меркенталь испуганно оглянулся. — Ты выдаешь государственную тайну, мама!
— Ну, ну, ведь теперь война окончена, — сказала она.
— На западе, возможно, и окончена, но… — Меркенталь покачал головой и поднял палец, как бы говоря: «В этом я еще тоже не уверен. Посмотрим, что покажет будущее».
— Ах, как будут радоваться в Швейцарии Лизхен и Гейнц, когда они узнают! — воскликнула Мими Вильмерс.
— Что и говорить! — Хинрих Вильмерс повернулся к зятю. — Несомненно, фюрер и на востоке быстро наведет порядок. Тут и пробьет смертный час для большевизма.
— Но, Хинрих, — удивленно воскликнула его супруга, — фюрер ведь заключил договор с Россией.
Стивен Меркенталь оглушительно захохотал. Ему вторил Вильмерс. Мими по-детски большими глазами смотрела на обоих мужчин и не понимала их веселости.
— Sancta simplicitas![29] — проговорил, хохоча, Меркенталь. — Ты прелесть, мама! Но что такое договор? Как ни верти, а все клочок бумаги!
— Ты считаешь это правильным, Стивен? Ведь ты тоже заключаешь договоры со своими клиентами или там еще с кем? Разве это для тебя только… клочок бумаги?
— Дела и политика — вещи разные, мама, — назидательно произнес зять. — В политике существует совершенно особый кодекс чести.
— Ты так думаешь? — сказала Мими нерешительно и смиренно. Стоило ей взглянуть в самоуверенное улыбающееся лицо боготворимого зятя, и она сразу же сдалась. — И зачем только я вмешиваюсь в разговоры о политике?.. Правду говоря, я считаю, что политика — ужасная вещь.
Стивен Меркенталь поднял бокал с шампанским.
— Предлагаю первый тост за честную душу нашей доброй мамаши!
— Издевайтесь, издевайтесь надо мной! — воскликнула Мими, но все же взяла свой бокал.
Все рассмеялись, и бокалы зазвенели.
В нише рядом запели залихватскую песенку об Англии.
Пауль Папке вошел в ресторан с таким видом, точно это он, Пауль Папке, собственной персоной выиграл сражение во Франции. Папке пожимал всем руки и говорил:
— Сердечно поздравляю!
Мими Вильмерс еще раз отличилась. Она наивно спросила:
— По какому поводу вы нас поздравляете, господин Папке?
Папке учтиво поклонился и ответил:
— По поводу великой победы, сударыня!
— А то по какому же еще, мама? — с укором молвила дочь, хотя у нее возник тот же вопрос. Но она была достаточно умна, чтобы промолчать.
— Какое счастье, что мне, старику, еще выпало на долю дожить до этого дня! — воскликнул Папке. — Париж в наших руках! Это трудно объять умом!
— Да-да! — в тон ему сказал Хинрих Вильмерс. — Нынешнее поколение — молодцы, умеют драться.
— Нет, глубокоуважаемый, дело здесь не столько в поколении, сколько в государственном режиме и в фюрерах, — возразил Папке. — В молодости и мы были не так уж плохи. Но наши фюреры никуда не годились. Тогда только бряцали оружием, да и то как-то вяло. А важно что? Важна твердая рука, крепкая хватка! У фюрера, слава богу, твердая рука, и он знает, чего хочет. Ну, а как вам понравился, милостивые государи и государыни, сегодняшний спектакль?
— Превосходно, дорогой Папке!
— Неповторимо!
— Незабываемо! Действительно незабываемо!
Но директор Папке был разочарован: он надеялся услышать несколько слов по поводу своего выступления. Поэтому он сказал:
— К сожалению, тенор…
Эльфрида Меркенталь не дала ему договорить:
— Не будьте несправедливы, господин Папке! Кёлер пел сказочно! Никогда еще я не слышала такого чистого и сильного исполнения теноровой партии!
— Согласен, что он пел не из рук вон плохо, но все же, глубокоуважаемая и милостивая государыня, сладость и победоносный взлет стретты он передал недостаточно ярко.
— Публика бесновалась, — заметил Хинрих Вильмерс.
— Еще как! — воскликнула фрау Меркенталь. — Галерка из себя выходила!
— Tempora mutantur!
— А это что значит? — спросила Мими Вильмерс. — Ты без латыни никак не можешь обойтись.
Стивен Меркенталь весело рассмеялся.
— Это значит, мама: времена меняются.
— Уж подлинно переменились, это верно. Кто был на дне, тот теперь на вершине.
— Как вас понять, господин Папке? — спросил Меркенталь. Комментарий Папке ему не понравился.