– Особенно эта духовность хорошо проявлялась во времена советской власти, когда взрывали храмы и расстреливали священнослужителей. Мне всегда было непонятно: каким именно богом была избрана Россия? – думал Власов.

– Какие красивые патриотичные слова. Только жаль, что у нас подобный патриотизм всегда является прелюдией к распилу, – прошептала Ольга.

– Чтобы окончательно воплотить всё это в жизнь Россия в геополитическом плане должна отколоть Европу от Америки, а потом присоединить её к своей цивилизационной матрице, – продолжал Дуплин.

– Всё, – чуть громче начала Ольга. – Началась геополитика, а это значит, что я ушла курить. Свою психику надо беречь.

Дальнейшие выступавшие всё больше скатывались в чистый фашистский дискурс. Власова же больше заботило теперь уже полное сходство происходящего с концом восьмидесятых с одним исключением в том, что перестройка захлебнулась в море агрессивно-пассивного большинства. Все речи ораторов входили в настолько прямое противостояние с презренной российской реальностью, что Власову даже становилось страшно за будущее страны.

– Надо немедленно готовить вид на жительство в Чехии. Здесь не хватает только Лигачева, который рассказывает про достижения социализма и перевыполнения планов. А тем временем бушует Карабах, Тбилиси и другие горячие точки, – думал Власов.

На трибуне появился депутат Бронзовяк. Он начал длинную скучную речь об успехах режима и мнимом повышении благосостояния населения. Власов думал, что следующим на трибуне должен появиться Сахаров, Собчак или на худой конец – Шеварднадзе, но после выступления Бронзовяка гостей пригласили в банкетный зал. Палевский занял стол прямо возле сцены с огромной плазменной панелью. Вскоре официантки одетые в чересчур строгой совдеповской манере начали разносить еду. Подавали салат. На сцене появился похожий на почтальона Печкина пресс-секретарь Национального Лидера.

– Национальный Лидер немного задерживался и сейчас выступит с речью, – сказал он и удалился.

Сразу после этого к микрофону офицерской походкой вышел Национальный Лидер. Во всем его облике была уверенность и четкость. Казалось, будто бы он сейчас произнесет что-то судьбоносное. Власов ощущал, как от его облика исходило сияние воли.

– Миша, вы никогда не замечали, что дискурс таких организаций как Память или РНЕ отчасти вошел во властные круги? – спросил Палевский.

– Да. С середины нулевых годов красно-коричневые медленно вползали во власть. У них теперь там даже вроде бы есть свой маленький интеллектуальный кружок, – ответил Власов.

– А я вот что думаю, – начала Ольга. – Усиление красно-коричневых, закручивание гаек во внутренней политике – это всё глубинное усилие русского народа направленное на самосохранение.

– И в итоге этого самосохранения страна окончательно лопнет, – сказала Настя.

– Согласен, – сказал Власов.

– Послушайте, вот сейчас постсоветский человек находиться у края пропасти. В конце восьмидесятых это тоже было, и тогда тоже был всплеск радикальных патриотов. С одним лишь исключением в том, что у страны была альтернативная идеология. Были демократы и альтернатива советскому укладу в виде рынка. Сейчас у нас нет ничего кроме прогнившей вертикали, которую хотят заменить рынком и либерализмом, который прогнил ещё в девяностые.

– А она хорошо соображает, – думал Власов.

Тем временем Национальный Лидер уже начал говорить, но они не обращали внимания на его слова.

– Национальным государством европейского образца, – сказала Настя.

– Знакомая фраза, – Ольга задумалась. – Вы знаете, Настя, сначала вы показались мне обычной дорогой девочкой, но теперь я вижу, что вы хорошо ориентируйтесь в терминах и знаете тему.

– Да что вы себе позволяете! – Анастасия злобно взглянула на Ольгу.

– Извините меня. Я не хотела вас обидеть. Вы мне сильно напоминаете одного моего друга художника. В спорах с ним я выработала теорию, которая заключается в том, что если бы смена власти состоялась, то Россия бы постепенно развалилась на четыре части согласно другой известной теории о четырех Россиях. Большие города, средние промышленные города, маленькие города и село, ну и наши национальные республики. Новая демократическая власть, скорее всего, имела бы поддержку в первой России больших городов, а если ещё конкретней, то в Питере и Москве. Остальные России в идеологическом и мировоззренческом смысле были бы глубоко отчуждены от первой России, что и вызвало бы постепенный распад. В этом смысле важно отличать постсоветского человека от русского человека.

– Какое отношение это имеет к тому, что ты говоришь? – поинтересовалась Настя.

– Прямое. В жизни постсоветского человека государство является первичной ценностью. А для русского человека первичной ценностью является плохо очерченное понятие личной свободы. В этом смысле постсоветский человек как раз и защищает это государства от развала из последних сил. А теперь, пожалуйста, подумайте о том, чем для вас является развал России? Трагедией … или благом?

Палевский хотел что-то сказать, но передумал. Они сидели молча, и только речь Национального Лидера нарушала тишину. К глубокому удивлению для себя Власов не чувствовал боязни от мысли о распаде страны. Он помнил, что остро ощущал эту боязнь раньше. Теперь он чувствовал облегчение. Как будто бы с его шеи сняли тяжелую и давно надоевшую гирю.

– Государство должно защищать свои интересы, – говорил Национальны Лидер. – Мы не допустим вмешательство извне в дела нашей страны. В современном мире много угроз. Мы это знаем и готовы на них отвечать. С другой стороны мы не должны допускать нарушения закона внутри страны, но это не значит, что государство поддерживает произвол. Мы поддерживаем любые протестные акции в рамках закона и любую критику власти. Только эта критика должна быть разумной. Смешно наблюдать за тем как мнение народа высказывают люди, которые в свободное время от этого дела стоят в очереди за иностранными грантами, когда в стране есть нормальная патриотическая оппозиция.