Вадим поблагодарил парня, улыбнувшись. И тот улыбнулся в ответ. Улыбка почему-то показалась насмешливой. Вадим подумал об этом, но тут же забыл: там, в третьем корпусе его ждала любимая. О чем другом можно было сейчас думать?

Карину он нашел сразу, можно сказать сходу: подошел к крыльцу, а она вышла из здания. От неожиданности она даже сделала движение, как будто хотела присесть, но передумала. Несомненно, рада его появлению – это виделось по всему, это чувствовалось. Сыграть такое невозможно. Рада своему Вадюше. Она так одинока без него, и он приехал.

Какое-то мгновение они смотрели друг на друга, каждый думая о своем. Но сердца уже стучали почти в унисон: быстро, ритмично, выстраивая общий ритм через небесную твердь, отражающую посылаемые ими волны любви и корректирующую их соразмерность.

– Пойдем, – просто сказала она.

И они куда-то пошли, куда-то зашли, где Карине дали ключ. Потом пошли через спортивную с тренажерами площадку, в мелких камешках стадион, в угол территории лагеря. Туда, где стоял небольшой желтенький домик или, точнее, летний павильончик. Карина что-то спрашивала по дороге, он что-то отвечал. Она щебетала и щебетала. «Бедненькая моя, – подумал Вадим, – девочка моя, прости меня за все перед Богом. Как же тебе было тяжело без меня. Прости, прости, прости меня».

Она отомкнула дверь и вошла первой, и он последовал за ней.

Здесь стояли две железные кровати с никелированными дужками, покрытые тюфяками. Они почти одновременно присели на одну и на несколько секунд замерли. Потом повернулись, посмотрели друг на друга и порывисто обнялись. Долго не могли оторваться один от другого, словно боялись, что если объятие прекратится, все вдруг исчезнет как чудесный сон: какое-то обоюдное помутнение разума. Потом они снова смотрели в глаза друг другу, не смея даже моргнуть. Потом он стал целовать ее в эти милые, соленые от слез глаза, в щеки, в рот. Потом она. Как будто сревновались – кто кого зацелует. Страсть нарастала. Природа брала свое. Уже не думалось ни о чем – существовало только два наэлектризованных разными зарядами тела.

Они быстро освободились от одежды и слились в единое андрогинное существо, похожее на прекрасную бабочку, живущую лишь какое-то мгновение.

Долго лежали, первое время тяжело дыша и все еще оставаясь в постепенно угасающем общем пространстве с одинаково бьющимися сердцами.

И вдруг ее прорвало: она всхлипнула пару раз, и вдруг начала рыдать, как умеют рыдать бабы – с надрывом, с неясными причитаниями.

– Что с тобой, любимая? – он был спокоен, думал, что это такая разрядка, так вдруг проявился оргазм у его девочки. Но покой неожиданно покинул его, в сердце прокралась тревога. То ли что-то расслышал в причитаниях, то ли интуиция подбросила образ неприятной улыбки. Но он вдруг взял ее за плечи, встряхнул.

– Что, что, что? Что ты хочешь сказать?

– Вадюшечка… миленький… я… один раз. Я думала, мы больше не увидимся, – заголосила она отчаянно, – один раз… мне было очень плохо… а он подошел…

Она как будто боялась остановиться, лепеча всякую чушь: что это был сон, что ей не понравилось, что она любит только его, про затмение души и про только один раз. Как в детстве, как будто один раз не считается.

Это была истерика. Настоящая истерика. Ее тело вибрировало как будто в ознобе. Потом она начала икать. И все твердила одно и то же. Потом вдруг неожиданно замолчала, только икала и всхлипывала. Молчал и Вадим, пораженный до глубины души происходящим. Все это было и с ним, и не с ним одновременно. Вдруг – теперь уже ясно – всплыл в памяти здоровенный физкультурник. Конечно же, это он. Да даже, если и не он, какая разница, он все равно знает.

Вадим вспомнил замешательство парня, когда назвался мужем Карины, и эту насмешливую улыбку, мгновенно став злым и колючим. Он был так зол, что, казалось, мог уничтожить полмира, а, вернее, весь этот лагерь, знавший о его позоре.

Она увидела – нет, почувствовала внутренне эту злость и колючесть, которые заполнили ее запредельным холодом. Инстинктивно потянула лежавшее рядом платье на себя. Как бы защищая свое тело, защищая себя от того, что сейчас может произойти. Она уже не икала и не всхлипывала. Она смотрела на него как ребенок, немного удивленно и как бы ожидая чуда. И это чудо – искупление того, что произошло. Ее худые плечики еще дрожали, и во всем виде сквозила такая покорность, что, если бы он сказал ей сейчас «умри», она, не задумываясь, умерла бы.

И чудо случилось. Ему вдруг снова до боли в сердце стало жаль ее, такую маленькую и беспомощную, такую родную. Он обнял ее и не смог сдержать слез. Она ответила ему объятием, тоже заплакав тихо и шепча ему на ухо успокаивающие слова. И это были другие слезы.

Так они просидели довольно долго, постепенно успокаиваясь. Потом он быстро и решительно встал. Карина поняла: он принял решение.

– Полчаса на сборы. Я буду ждать тебя на выезде из лагеря. До автобуса, – он посмотрел на часы, – сорок минут. Успеешь?

Она молча кивнула и стала быстро выворачивать платьице.

Через сорок минут автобус тронулся, увозя их в новую жизнь. А то, что она будет новой, они уже знали наверняка. И с этим придется жить.

Провожали Сашу в армию весело. Гостей было много, что не совсем устраивало родителей, не рассчитывавших на такую уйму народу.

Первый день ходили в районный военкомат – на последнюю в родном городе комиссию. А после – пьяное гулянье до позднего майского вечера.