Шрифт:
— Да, да, я все понимаю… — сказал Киселев.
— И потом… есть еще одно обстоятельство… — после небольшой паузы продолжил Иван Семенович. — Видите ли, когда речь идет о чисто научных расхождениях во взглядах, о научных спорах, о борьбе мнений, это все естественно, это так и должно быть. Но когда мы сталкиваемся с неверными суждениями политического характера, когда под сомнение ставятся наши идейные установки, тут уж мы молчать и прощать не вправе. А к сожалению, товарища Устинова в последнее время порой сильнехонько заносило. Он позволял себе вещи совершенно недопустимые. Я это, разумеется, не для печати, а просто чтобы вы были в курсе дела. У него, знаете, прямо-таки гипертрофированное какое-то представление сложилось об алкогольной опасности, которая якобы угрожает нашему обществу. Прямо алкогольный Апокалипсис какой-то! Никто, конечно, не собирается закрывать глаза на недостатки, но нельзя же так! Не Америка же у нас, где обществу действительно грозит гибель от наркомании. У нас совершенно иные условия, нельзя же не видеть этого! Простите мне мою горячность, но равнодушие здесь, по-моему, совершенно недопустимо! Мы не имеем права сдавать наши позиции!
Киселев слушал, время от времени кивая и сохраняя на лице все то же сосредоточенно-серьезное выражение. Неожиданная мысль пришла ему в голову: а не может ли то, что он сначала посчитал невезением, обернуться вдруг для него удачей? Не идет ли ему в руки нечто посложнее и поинтереснее, чем обыкновенная газетная зарисовка?..
А ученый секретарь между тем, уже несколько поостыв, снова заговорил сухим и деловитым тоном:
— Я бы только не хотел, чтобы у вас сложилось впечатление, будто я навязываю вам свое личное мнение об Устинове. Если угодно, я могу познакомить вас с одним документом. Вам сразу, думаю, все ясно станет. — Он поворошил какие-то бумаги в ящике стола и вынул несколько аккуратно схваченных скрепкой листков, плотно заполненных машинописным текстом. — Вот, пожалуйста, это протокол собрания коллектива лаборатории, где работал Евгений Андреевич. Собрание проводилось в преддверии переаттестации. Почитайте, вы все поймете.
Киселев бережно принял из его рук листки и погрузился в чтение.
«Б о л ь ш а к о в. Я думаю, наша цель — объективно оценить и заслуги и недостатки товарища Устинова. Заслуги его известны. Но беда в том, что Устинов, по сути дела, сам поставил себя вне коллектива. Он высокомерен и излишне категоричен в своих суждениях о людях. Критика, с которой он выступает, больше похожа на критиканство. Его претензии, будто мы работаем не с полной отдачей сил, необоснованны. Говорить все это неприятно, но рано или поздно сказать нужно.
С н е т к о в с к и й. Плохой характер можно простить. Мы знаем немало ученых с далеко не ангельскими характерами. Это не мешает им быть крупными специалистами в своей области. Дело в другом. Чего нельзя прощать, так это идеологических заблуждений, политической слепоты. В своих разработках Устинов исходит из того, что в нашей стране существуют социальные причины алкоголизма. Это абсолютно неверно. Такими высказываниями он льет воду на мельницу наших врагов. Печально, что этим занимается наш коллега. И можно ли, исходя из подобных ошибочных установок, разработать верные методики?
Т и м о н и н а. Как старший товарищ, как ветеран, Устинов должен показывать нам пример. Но этого не происходит. Его последний поступок возмутил всех. Этот поступок нельзя назвать иначе, чем антиобщественным.
Б о р щ е в. Устинов сумел добиться реальных результатов: есть люди, спасенные им от алкоголизма. Это нельзя сбрасывать со счетов. Он действительно болеет за свое дело. Он бывает чрезмерен в своей требовательности, это верно, но он действительно болеет за свое дело. Максимализм его, который многих пугает, вызван реальной тревогой за состояние нашего общества. Алкоголизм сегодня — это грозная опасность, и преуменьшать ее вредно.
С н е т к о в с к и й. В том-то и беда, что Устинов занимается не своим делом. И еще пытается опорочить тех, кто с ним не согласен. Лечить должны наркологи. У нас иные — более общие — задачи. Очень плохо, что Устинов этого не понимает. И тянет за собой некоторых сотрудников.
У с т и н о в. Пока вы решаете общие задачи, люди гибнут от алкоголизма.
С е л ь д я е в. Устинов совершенно нетерпим к чужим суждениям, это проявляется и сейчас. Трудно работать с человеком, если он не считается с мнением коллектива. Тут уже говорили о его антиобщественном поступке. Я тоже считаю, что этим поступком он оскорбил нас всех. Он должен извиниться перед нами.
У с т и н о в. За что? За вашу беспринципность?
П р е д с е д а т е л ь. Прошу соблюдать порядок. Я всем дам слово.
Т а к е н б а е в. Устинов всю жизнь честно трудился, воевал, был на фронте. У него есть боевые награды. Он заслуженный человек, но его подводят нервы. У него плохое здоровье. Надо позаботиться о нем. Наш долг достойно проводить его на заслуженный отдых. Не надо раздувать обиды.
В о с т р у х и н. Если мы закроем глаза на грубые выпады со стороны Устинова в адрес других, вполне уважаемых сотрудников, если простим ему наплевательское отношение к коллективу, завтра у него могут появиться последователи. Устинов — коммунист, пусть его поведением займется партийное бюро.
У с т и н о в. Я считаю, наш спор не имеет смысла. Это диалог глухих. Все решено уже заранее. Я разворошил муравейник, и этого вы не можете мне простить. Больше мне нечего сказать.
Решение: просить дирекцию ликвидировать группу, возглавляемую ст. н. с. УСТИНОВЫМ Е. А., в связи с несоответствием проводимых ею работ основному профилю института».
— Нда… — неопределенно протянул Киселев, возвращая протокол ученому секретарю. Как ни странно, но этот всеми осужденный, потерпевший поражение Устинов вызывал у него сейчас что-то похожее на симпатию. Упорством своим, что ли, готовностью костьми лечь за свои убеждения?.. Но с другой стороны — что же, он один прав, все вокруг не правы?..
— Как видите, все было вполне демократично, Устинову не на что жаловаться. По сути, он сам виноват. Ему бы чуть побольше гибкости, и работал бы он себе спокойно, возился бы понемногу со своими алкоголиками, никто бы его не тронул. Так для него, оказывается, это масштаб не тот, его на глобальные проблемы потянуло.
Иван Семенович Беговой говорил еще что-то, значительно поблескивая очками, но Киселев вдруг на некоторое время утратил нить его рассуждений. Противоречивые чувства боролись в нем. По-житейски он безусловно сочувствовал Устинову. Однако как лицо официальное, как представитель газеты, он не должен был поддаваться этому чувству. У него не было никаких оснований не верить ученому секретарю. Тем более что тот говорил с ним столь откровенно и доверительно. Чутье уже подсказывало Киселеву, что, задумай он и правда делать из этой истории материал для газеты, — ему вольно или невольно придется занять позицию, сходную с той, которую занимает Иван Семенович. И правда, человек, противопоставивший себя коллективу, — чем не тема? В конце концов, журналист должен подниматься выше собственных антипатий или симпатий, дело ведь не в отдельном факте, не в конкретном конфликте и даже не в конкретном человеке, а в тех уроках, которые смогут извлечь из этого материала читатели, в его воспитательном значении. Так его учили. Все в этих выкладках вроде бы было верно, и вместе с тем что-то в душе Киселева все-таки сопротивлялось подобной логике.
Колебания эти были неясными, они лишь робко зарождались в душе, но со смутной тревогой Киселев уже угадывал, что, может быть, именно сейчас жизнь впервые ставит его перед выбором, от которого потом в его судьбе многое будет зависеть.
— Я вижу, вас еще гложут сомнения, — с добродушной усмешкой сказал Иван Семенович. В чем, в чем, а в проницательности ему нельзя было отказать. — Можете побеседовать с народом. Хотите? — И, не дожидаясь ответа Киселева, уже набирал телефонный номер:
— Людочка? А где Зоя Павловна? Кофе пьет? Ну-ну. Я уже начинаю опасаться за ее здоровье. Напомните ей, что Бальзак умер именно от кофе. А сейчас разыщите ее, Людочка, и скажите, что я подошлю корреспондента. Нет, его не Зоя Павловна интересует, его Устинов интересует. Так ей и передайте.
— Это наша общественность, — сказал Иван Семенович, обращаясь уже к Киселеву. — Зоя Павловна — председатель месткома, она в курсе всех событий, от нее вы получите полную информацию по всем вопросам.
— А скажите, — уже вставая, спросил Киселев, — вот там, в протоколе, речь шла о каком-то антиобщественном поступке Устинова. Что это было?
— Это как раз по части Зои Павловны, — все с той же обезоруживающей добродушностью, выпроваживая Киселева, отозвался Иван Семенович. — Она вам все расскажет.
— Даже и не знаю, рассказывать вам или нет — право, неловко как-то, эпизод этот, собственно, прямого отношения к делу не имеет, — говорила Зоя Павловна, а в глазах ее так и светилось нетерпеливое желание поведать, выложить Киселеву историю, которая долгое время, обрастая подробностями и домыслами, витала в лабораториях института. — Но что уж скрывать, впрочем… Даже не верится, что взрослый человек мог себе такое позволить…
Они сидели друг против друга в небольшом кабине-тике, этаком закутке, выгороженном специально для месткома, где едва помещался унылый канцелярский стол, покрытый прикнопленным к нему картоном, и обычный платяной шкаф. Если что и оживляло это казенное помещение, так лишь несколько изящных кашпо, принесенных Зоей Павловной из дому и развешанных по стенам.