Не тронув ни одной вещи, Янка отвернулась от гардероба – она не желала принимать. Не желая, не веря в то, что не укладывающиеся в голове события происходят наяву, она присела на диван – тот не провалился сквозь пол, как она того втайне ожидала. Откинувшись на спинку, она почувствовала затылком мягкий валик. Рука легла на плед. Приятная гладь флисовой ткани умиротворяла расстроенные струны нервов. Грузной волной накатила усталость, окончательно взяв над ней верх. Под нежным прикосновением пледа девушка провалилась в сон. И был тот сон лихорадочен, неглубок. Подобно наваждению, туманные дали, что провожали ее накануне, являли лица родных и друзей, и ум ее, побуждаемый жадной надеждой, распрощавшись с тревогой, балансировал на границе спокойствия и умиротворения рожденными образами и мыслями о том, что ее ищут, ее обязательно найдут.

Должно быть, в эту минуту ее мать, пани Эльжбета, по привычке помешивая серебряной ложкой остывший чай, сидит в приемном кабинете учрежденного ею Фонда, выслушивая историю очередной жертвы домашнего насилия. Исхудала Эльжбета, высохла совсем, подурнела, принимая на себя чужое горе, Янке больно смотреть. «Стареть печально и больно», – думает Янка. Беспощадное время, изнуряющая нервы работа – прикрытие для незаживающей раны, оставленной горем прошлого, – выкрали у нее не только очарование молодости, они иссушили ее сердце, ожесточили, покрыв ледяной коростой. И дочь родную не пускала она в сердце свое – уж больно напоминала Янка ту, другую, явившуюся на свет двумя минутами ранее, умершую. Эльжбета предпочла день за днем делить чужое горе, – в нем она топит свое, – так считает Янка, – искупает вину, которой нет.

Чай остыл, а Эльжбета не в силах сделать глоток. Напротив сидит женщина, и ее история берет за живое. Женщина, если брать в расчет годы, на порядок моложе Эльжбеты, похожа на собственную тень: под глазами намечаются мешки, землистый цвет кожи, маска печальной жертвенности на лице, уголки губ опущены – лицо, не знающее улыбок. В женщине нет жизни, дух будто покинул ее тело безвозвратно. Она говорила, но не Эльжбете, а себе, своим воспоминаниям, целиком поглотившим ее, и сама была где-то в прошлом, тонула в переживаниях о своем горе, пребывая где угодно, но только не здесь.

За годы работы в Фонде Эльжбета повидала тысячи таких опустошенных, безвольных, жизнью побитых. Как и многие, кто находил у Эльжбеты приют, женщина была жертвой. Разнилось одно – к бытовому насилию ее история не имела отношения. Женщина побывала в настоящем плену, длившемся долгих три года, и плену весьма странном. А похитил ее настоящий псих, который, кстати сказать, до сих пор разгуливал на свободе. Женщина так и не сумела вернуться к нормальной жизни. В семье ее не ждали: гражданский муж, считая ее погибшей, обзавелся новой спутницей, – у него на руках остались двое малолетних сыновей, которые нуждались в матери. Так муж оправдывал себя. Да и кто возьмется судить? Но все это ровным счетом не имело никакого значения, когда вместо жены вернулась тень, сосуд, выпитый до дна больным, одержимым созданием. Нанесенная мужем обида не могла ранить. Чувства (худые ли, добрые) переломили жернова мук и вынужденного долготерпения. Так за годы плена родные сделались чужими. И еще этот вечный холод, что ощущало тело. Женщина мерзла постоянно, без причины, дрожала, ежилась от озноба, сжимаясь и сутуля спину.

Из кармана вылинявшей куртки достала пачку сигарет «Честерфилд», пальцы дрожали, как и все тело. Из пачки выпала зажигалка, звякнула по столу, очутившись на стороне Эльжбеты. Пани директор не одобряла курение в кабинете, однако остановить женщину не осмелилась, интуитивно опасаясь своим неуместным запретом надломить и без того хрупкую конструкцию того психоэмоционального скелета, что пока еще поддерживал ее целостность.

– Клара, – обратилась Эльжбета к женщине, подняв выроненную зажигалку. Она поднесла зажигалку к лицу Клары, чиркнув колесиком, голубоватое пламя взметнулось вверх, и посетительницы будто и вовсе не стало – такой блеклой, бестелесной казалась она позади живого огня. – Ты обратилась по адресу. Здесь ты найдешь помощь. Оставайся сколько тебе будет угодно!.. Сколько потребуется для восстановления сил, – пани директор поспешила внести ясность, приметив, как вдруг из пустоты потухших глаз женщины взметнулись искры, при том сами глаза были будто бы ни при чем, – существовали лишь искры, искры холодные и хищные. Резкая перемена оттолкнула Эльжбету.

Зазвонил телефон, и она с облегчением отвела взгляд, в душе улыбаясь представившемуся случаю отвлечься. В застывшей тишине кабинета зазвучал громогласный сбивчивый вихрь из хаотичных фраз и междометий. Звонивший – муж Эльжбеты, Вацлав, с трудом переводя дыхание, бессвязно бормотал. Из сумбурного потока слов Эльжбета не без усилий, но все же вычленила суть: время позднее, а Янки все нет и нет, университет закрыт давно, а ее все нет, и телефон недоступен, никто из друзей понятия не имеет, куда она запропастилась, и нет ее нигде, пропала Янка.

Эльжбета не готова была вот так сразу разделить панический настрой мужа – сердце остыло давно, не зная волнений с той поры, как ушла та, первая, особенная.

– Возьми себя в руки, Вацлав! – металлическим голосом процедила она в трубку. – Янка уже не ребенок, у нее могли найтись дела, в которые у нее не было нужды тебя посвящать. Телефон, вероятно, разрядился. Зря ты панику развел! Ей-богу!

Однако беспокойный отец встревожился не на шутку.

– Эльзи, – говорил он, то и дело перебиваемый собственным прерывистым дыханием, – ты сама знаешь, Янка всегда на связи. Не было и часа, чтобы она… Не похоже это на нее… Вот так пропадать… Не про нее это…

Эльжбета живо представила, как супруг «на нервах» механически вытягивает из своей макушки реденькие волосики, раздвигая границы едва наметившейся плеши.

– Успокойся, не паникуй раньше времени! Я скоро буду, и мы во всем разберемся, – смягчившись, произнесла она, мельком взглянув на посетительницу.

Женщина, похожая на призрак, докурив, застыла вновь без признаков жизни. В подчинении Эльжбеты имелся немногочисленный штат пансиона, оборудованного в помещении Фонда. Ближе к вечеру большинство работников расходилось по домам, но на вахте всегда оставался кто-то. Кликнув дежурного, пожилого горбуна пана Войчика, Эльжбета на ходу отдала необходимые распоряжения насчет новой постоялицы. Шаркая по ламинату домашними тапками, пан Войчик размеренно и неторопливо принялся их выполнять, – благо поднести тощий рюкзак в свободную комнату да показать Кларе кухню и прочие места общего пользования в пансионе – дело необременительное. Сама Эльжбета живо засобиралась домой, не то чтобы всерьез предчувствуя неладное, не то чтобы волнуясь, скорее ею руководил здравый смысл – успокаивая супруга, она все же кривила душой: Вацлав прав – пропадать запросто, не давая знать о себе, с характером Янки никак не соотносилось.