Вместе с укреплением дворянской монархии российская православная церковь получает в XVIII в. новую систему управления и становится одним из ведомств государственного полицейско-бюрократического аппарата, а духовенство превращается в „духовную команду". Для того чтобы оценить социально-политическое значение церкви необходимо остановить внимание на ее экономической базе. За службу господствовавшему классу церковь получала в награду огромные богатства. В половине XVIII века на церковной земле сидело более миллиона крепостных „душ". Из них монастыри имели 560180 душ, соборы и церкви 35000, архиерейские дома 132 940 душ и т. д. [1]

[1 См щит № 1.]

Процесс роста церковной собственности происходил посредством денежных вкладов и дарственных и жалованных грамот на владение землей и крепостными, с различного рода привилегиями, предоставлявшими церкви право заниматься оптовой торговлей, откупами и пр. Церковные земли были освобождены от земельных налогов и других сборов и земельное богатство церкви неуклонно росло. Церковь никогда не лишалась эксплоа-таторских привилегий: ее многочисленные денежные богатства оставались в полной неприкосновенности, происходившие же иногда отчуждения церковных имений для нужд казны не отражались на росте церковного землевладения, которое к концу XIX века выражалось цифрой в 3 000000 десятин. Царское правительство ценило заслуги церкви и проявляло всяческие заботы о дальнейшем укреплении экономической базы церкви, как орудия самодержавно-полицейской диктатуры.

Государственные обязанности церкви были весьма обширны и охватывали все стороны народной жизни. Безудержный на протяжении 200-летия рост „просветительного" аппарата церкви был связан с задачей воспитания масс в духе „благонравия" и преданности основам существовавшего государственного порядка. [2]

[2 См. щит № 2.]

Церковь

Организационным центром „воспитания" народа и борьбы с революционным движением был „святейший правительствующий синод" - совет генералов в рясах. Синод командовал и направлял деятельность основных орудий духовного влияния: печати, школ разных типов, духовной администрации в армии и пр. Массовая агитация осуществлялась путем проповедей, поучений, особых молебствий, специальных молитв по текущим политическим кампаниям", листовок и пр.

И понятно почему со стороны власти прилагалось не мало стараний к постройке, за счет извлеченных из народного кармана средств, многочисленных церквей и монастырей; в конце XIX в. строилось ежегодно до 1000 этих очагов идейной заразы, в которых „стадо христово" в течение 123 праздничных дней в году подвергалось агитационно-пропагандистской обработке.

Теория „божественного" происхождения и потому вечности царской власти так же стара, как союз религии и эксплоатации труда. В России „обожествление" самодержавия началось еще в московском государстве, но особенное развитие оно получило за последние 200 лет в так называемый „императорский период".

Упразднение патриаршества сделало Петра I совместителем светской и духовной власти, „блюстителем церковного благочиния" через посредство бюрократически-организованного синода. А поскольку царь „устроен на земле богом по образу своего единоначалия" и повиноваться царю „не токмо за страх, но и за совесть сам бог повелевает", постольку его власть распостранялась и на служителей церкви. А отсюда было недалеко и до утверждения Екатерины II, что для епископов воля монарха „должна быть выше законов евангельских". И если из истории XVII века мы знаем случаи церковной оппозиции самодержавию, то в XVIII в. церковь твердо усвоила и других учила, что повиноваться монарху следует безусловно, а исправлять „злонравие и нестроение" царя можно только послушанием. Беспрекословно санкционируя все распоряжения светской власти, церковь сделалась послушным орудием крепостнической политики, а православие господствующей религией. Взаимная выгода от такого союза была еще давно откровенно сформулирована следующим изречением: „церковь есть освящение и укрепление императорской власти, а императорская власть есть сила и твердыня священства". [1]

[1 См. щит № 3.]

Непризнание „божественности" самодержавия считалось государственным преступлением. „Помышляющим, яко православные государи возводятся на престолы не по особливому на них божьему благоволению, и при помазании дарования святого духа в них не изливаются", - таким вольнодумцам грозила не только „анафема" - отлучение от церкви, но и более действительные наказания.

В борьбе со свободомыслием и неверием в „божественность" власти церковь усердно использовала все возможные средства пропаганды. Из этих средств наряду с бесконечными молитвами, поучениями и многочисленной популярной литературой особенного внимания заслуживают иконы с изображениями царей в непосредственном соседстве со святыми и даже членами „высочайшей небесной фамилии. Небольшая коллекция, собранная в церкви петергофского дворца, отличается значительным разнообразием и охватывает двухсотлетний период. То это Петр I рядом с Георгием „победоносцем", то он же с семейством и со свитой на иконе "покрова", то Екатерина II в образе великомученицы и в окружении святых. На последней иконе помещены восхваляющие ее вирши:

„Мужей святых лице сей образ представляет:

Но святость их в тебе, монархиня! сияет.

Вся церковь за сие творца благодарит,

Что благочестие тобою он хранит.

Когда свой солнце луч в струи воды бросает,

Подобный образ в них оно тогда рождает!

Преобразуемся и мы, осияваясь днем,

Который день возжег творец в лице твоем".

То же продолжалось и в XIX столетии. Члены семьи Николая неоднократно изображались ввиде ангелов, Александр III представлен в фамильярной беседе с Христом, и даже Николай II с женой и наследником изображен под непосредственной охраной небесных сил. Уместно вспомнить, что несмотря на окружение всех монархов ореолом „божественности" и провозглашение их неприкосновенности и несменяемости, церковь без всяких колебаний оправдывала и благословляла не только факты дворцовых переворотов, но и сопровождавшие их зачастую убийства „помазанников" (Петра III, Павла I).

Являясь идеологической крепостью самодержавия, церковь верно служила интересам захватнической политики царского правительства и приспособлялась к потребностям милитаристической пропаганды. На объявление войны церковь откликалась изданием специальных молитв и листовок, пропитанных духом военщины, призывающих „братьев воинов положить души своя за святыни Руси православной". Для назидания солдат пояснялось, что „собираясь в бой" следует предварительно исповедаться и приготовить себя к бесстрашной смерти, а перед боем перекреститься и броситься вперед на врага: „разве не великое счастье отдать жизнь за веру, за царя, за родную землю!" При объявлении войны духовенство принимало энергичное участие в организации патриотических манифестаций, в своих проповедях тщательно скрывало истинные цели войны и весь свой служебный аппарат в армии переводило на „военное положение". [1]