— Погоди-ка, — сказал, — куда торопишься?

Яков остановился. Он был раздражен и потому, против обыкновения, ответил резко:

— А чего надо? Устал я.

— Ишь, заработался. По клубам шляться не устаешь. Да с отцом поласковее говори, поласковее.

Яков понял: предстоит неприятный разговор. Хмуро посмотрел на отца.

— Чего взбычился? Ты мне вот что скажи: зачем над Дуней издеваешься?

— Чего? — не понял Яков.

— Того самого, — Егор Саввич слегка прищурился. Сын знал, это признак нарастающего гнева. По многолетней привычке испуганно опустил глаза.

— Я что же, ее не обижаю.

— Не обижаешь? А почему спишь на диване? Что, мягче там?

Яков молчал.

— Почему я спрашиваю?

— Да так… привык один.

— Не дури, парень. И эти свои фокусы брось. Мне внука надо. Не думай, что если ты теперь большой, так моя рука тебя не достанет. Я тебе ребра пересчитаю, паршивец.

— Тятенька, не люблю я ее.

— А мне наплевать на твою любовь. Нет, вы только посмотрите на этого обормота. Люби, не люби, а почаще взглядывай. Вот мой сказ: если не бросишь свои дурацкие штучки, я тебе всыплю и в хвост, и в гриву. Запомни.

— Запомню.

— Ну иди. Смотреть на тебя тошно.

Только сейчас Яков заметил, что отец пьян. А пьяному ему лучше не перечить, да и трезвому прекословить опасно. Без лишних слов Яков пошел в свою комнату. Вслед ему донеслись слова:

— Мне чтобы внук был! Душа из тебя вон! Не любит. Я тебе не полюблю.

Дуня сидела за маленьким столиком у окна, занималась рукоделием. Увидев мужа, быстро встала. Она, наверное, слышала весь разговор и ожидала, что всю свою злобу Яков сейчас выместит на ней. Но Яков даже не посмотрел на жену. Стянул молча сапоги, сбросил пиджак и лег, подложив руки под голову.

— Ужинать будешь, Яша?

— Сыт по горло.

Дуня растерянно вертела в руках вязанье. С первого дня после свадьбы муж почти не разговаривал с ней, словно не замечал, словно ее и не было в доме. Утром молча вставал, молча умывался и завтракал. Уходил на весь день, а поздно вечером также молча ужинал, потом читал какую-нибудь книжку или шел в клуб. Спал один, на диване. Дуня с болью и испугом смотрела на него, пыталась заговорить, но он отделывался несколькими словами, а если она спрашивала совета, отвечал:

— Делай, как знаешь, или у тятеньки спроси. Я здесь не хозяин.

— Ты не сердись на меня, Яша, я не виновата. Тятенька говорит: внучонка надо…

— Знаю. Все знаю. И ты тут ни при чем. Я один виноват. Сам несчастный, и ты через меня, несчастной стала.

Он замолчал и тяжело вздохнул.

— Может, уйти мне, Яша?

— Куда? — не понял тот.

— Совсем уйти, чтобы ты не мучился.

— А на другой день тятенька меня из дому выгонит, — Яков сел на постели. — Одна думала? Нет уж, будем жить, раз судьба такая.

— Ты скажи, Яша, может, я чего неладно делаю. Ты скажи, не таись.

— Все ладно. Это я не ладно делаю. Вот, к примеру, пришел я, ты ведь не спрашиваешь, где был. Ты мне про ужин. А я — не хочу. Вру. Хочу есть, в животе урчит от голода. А как бы надо-то? Пришел — жена к тебе с лаской, и ты тоже.

Он встал, подошел к Дуне, обнял ее. Пальцы ощупали талию, поднялись выше, остановились на шее. Дуня чуть откинулась, испуганно и недоуменно смотрела на него.

— Яша, ты чего? Мне больно, Яша…

— Я ничего, я жену свою законную ласкаю, — он все сильнее обнимал жену, прижимал к себе, чувствуя, как упирается в тугие Дунины груди.

— Господь с тобой, Яшенька, не надо так.

— Надо! И еще — вот так.

Он приблизил свое лицо к самому лицу жены. Оно исказилось мукой и было страшным. Внезапно Яков поцеловал Дуню в полуоткрытый рот — первый раз за все время после свадьбы, да так, что Дуня едва не задохнулась. Резко отстранил ее и, быстро притянув, поцеловал снова. Потом оттолкнул со словами:

— Вот что, женушка дорогая. Принеси-ка чего-нибудь поесть да прихвати графинчик, что у тятеньки в кухне стоит.

— Сейчас, сейчас, — отозвалась счастливым, немного дрожащим голосом Дуня и бросилась исполнять приказание мужа. Яков посмотрел ей вслед, нехорошо усмехнулся.

— Вот тебе, Любушка! Чуть ведь на грех не навела. Может, и пожалеешь потом, да поздно будет.

Дуня живо вернулась, неся тарелки с хлебом, солеными огурцами и холодной жареной бараниной. Сбегала еще раз и показала почти полный графин с настойкой.