Он стонет у моих губ, когда я кричу что-то, что едва могу понять, падаю и взлетаю одновременно точно так же, как я всегда представляла, делая это. Я цепляюсь за него, отказываясь отпускать, пока не вернусь, адреналин обрушивается на меня с такой силой, что я едва могу ясно мыслить. Он делает последний толчок внутри меня, наши бедра полностью соединяются, прежде чем он замедляется, и его тело дергается под моими ладонями. Затем он остается все еще внутри меня. Наша кожа влажная, сердца бьются друг о друга. Между нашими телами нет места, когда он держится за меня, а я цепляюсь за него, не зная, почему я держусь, кроме как из-за того, что мне кажется, что когда я отпущу чудесные вещи, которые я чувствую, исчезнут.

Наконец, через некоторое время, он выскальзывает из меня, целует меня, прежде чем плюхнуться на кровать. Он кладет одну руку себе за голову, а другой направляет меня к себе, пока я не кладу голову ему на грудь. Я слышу, как неровно бьется его сердце, когда его легкие расширяются, набираясь воздуха.

— Ты в порядке? — наконец спрашивает он, его дыхание сбилось и граничит с паникой.

Я киваю, сдерживая удовлетворенную улыбку, хотя он и не может видеть ее в темноте, воцарившейся в комнате, но странно быть счастливой. Плюс улыбка настоящая, а не моя фальшивая, которую я всегда показываю людям.

— У меня все нормально.

— Ты уверена? — спрашивает он, кажется, застенчиво. — Все в порядке? Даже после… ну всего.

Я смотрю на него, упираясь подбородком в его грудь.

— Все в порядке, «Все в порядке, мистер Стоически Отчужденный, а теперь расслабься»

— Я расслаблен, — настаивает он. — Я просто удостоверяюсь, что ты… что ты в порядке со мной.

— Я в полном порядке с тобой и с тем, что случилось, — заверяю я его. Так и есть. На мгновение все абсолютно идеально.

* * *

— Ты можешь заткнуться на хрен? — кричит парень, а женщина снова и снова поет про себя. — Нам нужно убираться отсюда.

— Прислонись ко мне. Возьми. Помоги мне. Мне нужно понять. Помоги мне. Я не могу сделать это без тебя. — плачет она, когда он держит ее вес в своих руках.

— Прекрати петь эту гребаную песню! — кричит он в ярости и пинает одну из моих игрушек через всю комнату. — Соберись со своим дерьмом и пошли отсюда.

— Я не могу, — говорит она сквозь истерические рыдания. — А если бы нас кто-нибудь увидел?

— Никто нас, блядь, не видел, — говорит он, тряся ее, как тряпичную куклу. — Я уже проверил дом.

Она оглядывает мою комнату с игрушками, и, клянусь, ее взгляд останавливается на мне в темном углу. Видит ли она меня? Она должна. Она собирается рассказать?

— Прислонись ко мне. Возьми. Помоги мне. Мне нужно понять. Помоги мне. Я не могу сделать это без тебя. — Слезы заливают ее глаза снова и снова, и я начинаю плакать, когда он начинает бить ее снова и снова, слова и пощечины преследуют меня, пока я жду, когда монстры найдут меня. Сделают мне больно. Потому что это то, что делают монстры.

* * *

Я просыпаюсь в панике, как всегда, мои руки трясутся, когда я сажусь, мое окружение искажается, когда эта песня эхом звучит в моей голове. Я задыхаюсь, хватаясь за шею, громко дышу, обыскивая темную комнату, мой разум ищет что-то знакомое, и, наконец, он приземляется на моего плюшевого мишку на столе.

Люк садится, протирая глаза, и кладет руку мне на спину. Он так привык к этому, что его это уже даже не смущает. Он проводит рукой вверх и вниз по моей спине, позволяя мне восстановить дыхание, когда я прижимаю простыню к голой груди, говоря своему пульсу успокоиться. Я должна работать над собой, чтобы не делать это так, как я привыкла делать — искать прилив адреналина через опасность. Я знаю, что единственная причина, по которой я не подбегаю к окну и не собираюсь прыгать, это то, что он прикасается ко мне. Успокаивает меня. Он тот, кто делает это постоянно.

Когда я успокаиваюсь, он натягивает на меня свою рубашку, надевает боксеры и укладывает нас обратно в постель, обнимая меня.

— Я бы хотел, чтобы ты рассказала мне, о том, что тебе снится, — шепчет он мне в лоб, целуя его. — Может быть, я мог бы помочь.

— Разговоры о снах не помогут, — шепчу я, положив руки ему на грудь. — И поверь мне, ты не захочешь об этом слышать.

Он проводит пальцами по моим волосам, и я чувствую, как двигаются мышцы его шеи, когда он тяжело сглатывает.

— Мне тоже снятся кошмары, иногда о… о том, что я делаю уколы свой матери… Я действительно ненавижу иглы и подобные вещи… Ну, это все еще достает меня.

— Но ты диабетик?

— Да, это большое неудобство. — В его голосе слышится вымученный юмор.

Я ломаю голову, чтобы что-то сказать, но ничего не могу придумать. Я могла бы пошутить, придумать сложную историю — мне всегда легко это сделать. Но он продолжает рассказывать мне что-то о себе, даже не спрашивая меня. Темные и испорченные вещи, подобные тем, которые я держала в себе тринадцать лет.