— Это о той ночи, — говорю я, и его мускулы напрягаются, но он продолжает водить пальцами по моим волосам. — Я их видела…

Его пальцы перестают двигаться, и у него перехватывает дыхание.

— Ты видела убийц.

Я киваю, глядя в изножье кровати.

— Да, но в то же время не совсем…Я думаю, это было больше похоже на то, что я их слышала… они были шумными ублюдками. — Мой тон легок, но все остальное внутри меня похоже на кирпичи, падающие вниз, сокрушающие меня, заманивающие в ловушку. — Они не знали, что я была в комнате, поэтому даже не потрудились вести себя тихо.

— Ты рассказала об этом полиции? — спрашивает он.

— Я все рассказала полиции; все что я смогла вспомнить, туфли, которые были на этой даме… Я даже описала звук ее глупого голоса… то, как он звучал, когда она пела эту дурацкую песню.

— Она пела песню? — спросил он. — Серьезно?

— Да, у нее были действительно хреновые тексты, — говорю я, вызывая глубокий вдох. — Прислонись ко мне. Возьми. Помоги мне. Мне нужно понять. Помоги мне. Я не могу сделать это без тебя… — я замолкаю. — Это то, что я слышу каждую ночь во сне.

Некоторое время он молчит, звуки проезжающих машин единственные звуки в нашей комнате. Сначала я думаю, что это потому, что он переваривает то, что я сказала, но потом я понимаю, то как он напрягся и это даже не похоже, что он дышит.

Я смотрю на него, задаваясь вопросом, не было ли ошибкой рассказать ему.

— Люк, ты в порядке?

— Что, черт возьми, ты только что сказала? — шепчет он.

Я определенно не должна была рассказывать ему.

— Это была песня, которую она пела. — Я отталкиваюсь от его груди, пытаясь решить, должна ли я уйти, прежде чем он оттолкнет меня. — Я даже не уверена, что это за песня, потому что нигде не смогла ее найти.

Длина его молчания, кажется, растягивается на вечно. Он не шевелится. Почти не дышит. И я все больше паникую.

— Это потому, что она ее придумала. — Его голос срывается, и он отталкивает меня от себя.

Я откатываюсь в сторону, когда он встает и выбегает из комнаты. Какое-то время я лежала в постели, проигрывая в памяти то, что он сказал, и то, что он мог иметь в виду. Кто это придумал? Он что-то знает о песне? Знает ли он человека, который… Боже мой… Я вскакиваю и бегу за ним, когда он захлопывает дверь ванной. Я дергаю дверную ручку, но он запер ее.

Я стучу кулаком в дверь.

— Что ты имеешь в виду под "она придумала ее"? Люк… Пожалуйста, ответь мне… — Я снова и снова стучу рукой по двери, пока она не распухает и не начинает пульсировать. — Черт возьми, пожалуйста, просто повтори еще раз. Мне нужно знать… Мне нужно знать, что я правильно поняла тебя.

Он не отвечает, и его молчания достаточно, чтобы узнать болезненную, пылающую, режущую, неприглядную правду. Я опускаюсь на пол, когда все начинает рушиться по другую сторону двери. Стакан. Стены. Мое сердце. Я жду, когда мне откроется правда так же, как я ждала той ночью, надеясь, что это не то, о чем я думаю. Что Люк не знает женщину, которая была там в ту ночь, когда убили моих родителей, и пела эту ужасную песню. Но в глубине души я знаю, что ошибаюсь.

Знаю ужасную правду и пустоту, которая ждет меня впереди.

Люк

Я снова и снова бью кулаком по стене, наблюдая, как она разваливается, рушится на кафельный пол, превращается в груду пыли. Затем, когда дыра становится достаточно большой, я ударяю кулаком в зеркало. Стекло разбивается. Моя кожа разрывается. Моя кровь разливается по всему полу, капли крови окрашивают плитку вместе с осколками разбитого стекла. Этого не может быть. Это нереально. Я просто хочу чертовски достойной жизни, чтобы мое проклятое прошлое не владело мной. Без того, чтобы она владела мной. Горячий всплеск жара обжигает меня изнутри, и я вытягиваю руку назад и ударяю кулаком по ближайшему неповрежденному предмету, которым оказывается ванна. Плитка остается целой, но мне кажется, что пальцы ломаются. Но этого недостаточно. Мне нужно больше. Я не хочу чувствовать себя так. Я не могу… Я не могу принять это… Слезы начинают течь из моих глаз, когда я падаю на пол. Я реву, как чертовски слабый и жалкий неудачник, ребенок, который делал все, что ему говорили. Я тону в своем прошлом, тону в мысли, что потеряю Вайолет.

Я позволяю себе плакать, пока слезы не прекращаются, пока я не понимаю, что мне больше нечего делать, кроме как снова двигаться. Потный, окровавленный и ободранный, я встаю на ноги, стекло прорезает их, когда я иду к двери. Вайолет сидит, прислонившись к двери, и падает на пол в ванной, когда я открываю дверь. Ее волосы обрамляют ее голову, когда она лежит посреди обломков стены и зеркала и смотрит на меня сухими глазами.

— Когда… когда это случилось? — Мне нужно больше сил, чем что-либо еще, чтобы спросить об этом. — Когда умерли твои родители?

Она медленно втягивает воздух.

— Тринадцать лет назад… в ночь на третье июля… за день до моего дня рождения. — Ее глаза пусты, лишены эмоций, хуже, чем когда я впервые встретил ее. И я вложил туда этот взгляд. Это все моя вина.

Я помню ту ночь, потому что это была ночь, когда моя мать вернулась с окровавленной одеждой. Ночью все изменилось. Ночь, которая ведет к, казалось бы, бесконечному количеству дней, наполненных наркотиками и безумием.

— Я думаю… — Я сжимаю свою сломанную руку, дрожа внутри и снаружи. Я даже не могу этого сказать, что делает меня самым слабым человеком на земле, потому что она заслуживает того, чтобы услышать то, что я хочу сказать. Она заслуживает гораздо большего.