Управляющий, переживая приступ восторга, схлестнул ладони крестом, замкнул их худыми, длинными пальцами. Сел на свое место, рассеянно переложил на столе бумаги с места на место. Понемногу успокоился.

В это время в кабинет заглянул писарь Укосов, и Троицкий махнул ему рукой:

— Заходи. Чего ты?

— Рассказываю всем, Николай Николаевич, о вашей охоте. Кто верит, а кто и нет.

— Возьми-ка их и унеси Елизавете Марковне. Да положи на место, чтоб собака не добралась.

— Уж это будьте покойны.

— И ящик забери. Эге, ящик, говорю, туда же. Ну ладно, — управляющий будто призывал кого-то к порядку, громко хлопнул ладонями по столу: — Делу время, потехе час. Мы, Григорич, с господином Корытовым решаем одну весьма щепетильную проблему, и думаем, без твоего совета не обойтись.

— Это что-то срочное?

— Да не то чтобы совсем, однако…

— Я не досчитался на складе восьми мешков ржи, — прервал Огородов управляющего и резко, будто сердясь на него, уточнил: — Это семена, какие привезли из города, от Ларькова.

— А кто принимал?

— Ефим Чугунов, кладовщик.

— Ну и что — он?

— Да говорит, сколь принял, столь и есть.

— Может, не довезли?

— Так вот же копия накладной с росписью Чугунова: доставлено полностью. — Огородов положил на кромку стола потертую бумажку.

— Что это, по-твоему? — обратился Троицкий, беря и показывая приказчику Корытову накладную. — Ведь у Чугунова, сколь помнится, такое уже было?

— Всего не упомнишь, но я разберусь, — Корытов выпростал руки из-под ляжек и, нервничая, пальцами взялся за папочку.

— Разберись-ка, голубчик, и доложи. Час от часу не легче. Разговор-то, пожалуй, одного толка.

— И вообще наблюдаю, Николай Николаич, — по-прежнему хмурясь и не садясь на место, вел свою напряженную мысль Огородов. — Наблюдаю халатность у людей к делу. Нам бы собрать их как-то, поговорить. Впереди весенние работы.

Управляющий перевел вопросительный взгляд с агронома на приказчика, и тот живо отозвался:

— Это можно. Собрать — дело не хитрое. Только сами знаете, Николай Николаич, власти не одобряют, когда народишко гуртуется. Урядника приглашать надо. У нас ведь не общество здесь, Семен Григорич, и не мир, сказать, а сборище. Заединщина. Как заорут — без урядника слова не скажешь. Не дадут. А это вы верно: порядка не знают, работы с них не спрашивай. Только и выглядывают, где что плохо лежит. — Говоря это, приказчик ловко развязал на своей папочке шнурки, раскинул ее на столе и, взяв сверху лист бумаги, подал агроному:

— Вот, не изволите ли ознакомиться.

Огородов взял исписанный чернилами листок и собрался читать, повернувшись удобнее к свету. Приказчик же поспешно подошел к нему со спины и из-за плеча его ткнул в бумагу:

— Нету у людей своего загаду — вот Николай Николаич и хочут по-отцовски, со строгостью. Извиняйте покорно, — и он спрятался на свое место.

Управляющий повертел в руках накладную с росписью Чугунова, озадаченно хмыкнул и протянул ее приказчику, а сказать сказал совсем о другом:

— И скажи ему, чтобы масла принес мне домой. Конопляного.

— Много ли, Николай Николаевич?

— Он знает. А с рожью разберись. И строго разберись. Ну, что скажешь, Григорич? — встретил управляющий взглядом глаза агронома, поднятые от прочитанной им бумаги.

Огородов вернул бумагу приказчику, не говоря ни слова, прошел к вешалке и снял шинель, вернувшись, сел к столу, колени к коленям с приказчиком, который тоже ждал, что скажет Огородов.

— Что-то помалкивает наш агроном, — Троицкий с улыбкой кивнул приказчику на агронома.

— Помалкиваю, Николай Николаевич. Вот именно помалкиваю, потому как не знаю, с чего и начать. Когда я услышал на деревне разговоры да пересуды об этом, признаюсь, не сразу поверил. Уж больно глубока запашка — не сломать бы соху. Извините меня, я буду, может, чересчур прям и резок, но по-другому не могу, да и нельзя по-другому. Так, как предлагается в этом распоряжении, дела не выправишь и порядка не поставишь. Нет. Вы рубите под корень все мужицкое подворье и хотите, чтобы человек жил только поденщиной. А может ли он жить на нее и кормить ребятишек при наших заработках? Вы, Сила Ипатыч, подсчитывали, перед тем как взяться за эту бумагу?

— Я в земельной управе советовался, — вместо приказчика ответил Троицкий. — Там нет возражений: имея один источник дохода, человек будет крепче к нему привязан. Можно ли что-то сказать против?

— Я вот приказчика спрашиваю, — настойчиво повторил свой вопрос Огородов. — Может ли нормально жить мужик с семьей на наши заработки? Знаете, и то уж ладно. А я подсчитал и скажу: не может. Николай Николаич, мы же показательное хозяйство. Мы должны дать образец нашей темной деревне, как выращивать хороший хлеб, как выкармливать сытый скот, как в достатке, а следовательно, свободно и умно жить. Верно? А мы бедны, скудны, слепы, пьяны, наконец, и без подворий решительно канем в вопиющую нищету. И — боже мой — чему мы можем учить людей, если мы сами не способны накормить себя досыта. Если мы раздеты, разуты, а дети наши болеют рахитом. Голодной куме один хлеб на уме. Обманываем людей на оплате их труда и волей или неволей делаем из них ловкачей, воров и плутов, но не работников. Человек не станет мелочиться, если мы будем платить за труд ему, уважая его человеческое достоинство. Тогда и дело можно с него спросить, тогда и подворье ему не понадобится. Вот замкнутый круг истины.