– По всей видимости, – высказал мнение Егор, – он рассудил, что ему гораздо удобнее будет взять нас дома, чем гоняться за нами по улице. И в самом деле, в квартире мы оказались как в мышеловке и едва не попались.

– И наверняка попались бы и были б сейчас на том свете, – промолвил Егор, поёжившись, – если б не твоя идея со шнуром от пылесоса. Только благодаря ей и спаслись. Сам бы я никогда не додумался.

Егор зорко осмотрелся кругом и с хмурым видом протянул:

– Да-а, спаслись… До настоящего спасения нам, боюсь, ещё далековато. Он ушёл, но в любой момент может вернуться и накрыть нас тут за нашей милой беседой. Так что сваливать нам надо, по-моему. И побыстрее!

Однако Никита решительно замотал головой.

– Э, нет! Я отсюда не сдвинусь ни на шаг. Мы ж не знаем, где он сейчас, чем он занят, что задумал. Может, притаился где-то там, за углом, и только и ждёт, чтоб мы выползли из своего убежища и снова оказались на виду. Так что лучше уж здесь… Может быть, удастся отсидеться до утра – через пару часов начнёт светать.

– Отсидеться! – Егор скривился и покачал головой. – Хорошо бы… Если только не подует ветерок и не донесёт до него наш запах, как тогда у окна. Чутьё у него, судя по всему, как у собаки-ищейки.

– В любом случае это всё-таки надёжнее, чем нестись сломя голову неизвестно куда, – упрямо возразил Никита. – Мы уже пытались бегать от него. Далеко не убежали… Так попробуем схорониться.

Егор, вероятно, сам не уверенный, как лучше поступить, повёл плечом и вновь огляделся по сторонам. Затем, чувствуя, как после постепенно улёгшегося возбуждения его начинает одолевать неодолимая, вязкая усталость, привалился спиной к ограде и уставил утомлённые, покрасневшие глаза в чёрную, как смола, глубь парка, казалось, совершенно лишённого жизни, погружённого, как и всё вокруг, в глубокое сонное забытьё и больше, чем когда-либо, напоминавшего заповедную, непроходимую чащу. Его рассеянный, понемногу мутневший и затухавший взор выхватывал из темноты гигантские деревья с уходившими в вышину густыми, разлапистыми купами, закрывавшими небо и осенявшими земную поверхность плотной, непроницаемой тенью, под покровом которой таились многочисленные дорожки и аллеи, пересекавшие парк из конца в конец, в разных направлениях, уютные зелёные беседки, изящные скульптуры, фонтанчики с питьевой водой…

Отяжелевшая голова Егора всё больше клонилась вниз, в ушах зазвучали какие-то странные, нездешние звуки, перед глазами замелькали неясные, причудливые, ни на что не похожие образы. Ему показалось, что раскинувшийся перед ним пустынный парк вдруг как будто ожил: в глубине его зашевелились размытые тёмные силуэты – не то человеческие, не то звериные, затем послышались глухие шорохи и едва уловимые, невнятные шёпоты, а ещё чуть погодя откуда-то потекла тихая, медленная, заунывная мелодия, навевавшая щемящую тоску и смутную тревогу. А потом точно сами деревья внезапно обрели жизнь и возможность движения: заскрипели, громко зашелестели листвой, словно переговариваясь друг с другом, и, встряхнув длинными мускулистыми ветвями, протянули их к обессиленному, приросшему от изумления к месту Егору…

Он вздрогнул, резко подался назад и, ударившись головой о холодные прутья ограды, очнулся. Потирая ушибленный затылок, недоумённо огляделся вокруг, окинул постепенно прояснявшимся взглядом вытянувшиеся ввысь, по-прежнему неподвижные и безмолвные деревья и, слегка усмехнувшись, снова откинулся на огораживавшую парк решётку. И только теперь обратил внимание, что Никита тихо, понурив голову и уткнувшись глазами в землю, что-то говорит.

– Помнишь, в начале нашего пути ты всё спрашивал, что со мной?.. Почему у меня такое поганое настроение?

Егор молча кивнул.

Никита, затаив в уголках губ едва заметную горькую и презрительную усмешку, с нажимом, будто через силу, произнёс:

– Так вот… моё паршивое настроение было не случайно… Для этого имелись некоторые основания… Достаточно веские, на мой взгляд.

Егор, догадавшись, о чём собирается поведать ему приятель, выразительно посмотрел на него и мягко промолвил:

– Может, не надо, Никит. Не время сейчас. Да и вообще… не моё это дело.

– Нет, почему же? – возразил Никита, вскинув глаза на товарища и пристально взглянув в его лицо. – По-моему, как раз сейчас самое время. В нашем теперешнем положении другого случая может и не быть.

Егор отвёл взгляд, с равнодушным и устало-покорным видом снова привалился к ограде и уронил голову на грудь.

Никита же немного помолчал, будто собираясь с мыслями и пытаясь подобрать нужные слова, а затем блёклым, глуховатым голосом, то и дело запинаясь и делая большие паузы между фразами, начал:

– Я и до этого подмечал в ней кое-что странное, не совсем обычное… то, чего не было раньше… Последние несколько дней… может, неделю… Знаешь, всякие там недомолвки, намёки, ухмылки, косые взгляды… В общем-то, ничего определённого, ничего подозрительного. Всё вроде бы как всегда… И в то же время как-то не так. Не совсем так, как прежде… Я что-то чувствовал, смутно улавливал… на подсознательном уровне, так сказать… Но ничего конкретного… До сегодняшнего вечера!..

Его голос пресёкся, а лицо омрачилось и слегка исказилось. Несколько секунд он безмолвствовал, неподвижно глядя перед собой и беззвучно шевеля губами, словно раздумывая, говорить ли ему дальше о том, о чём в порыве неожиданной откровенности он начал говорить, или лучше оставить это при себе. Наконец, видимо решившись, он тряхнул головой и, пытаясь придать голосу твёрдость, продолжал:

– Короче, когда я пошёл в туалет, я услышал, как Влад разговаривал на кухне по мобильнику. Разговаривал с ней. С Ксюхой… – Он вновь ненадолго умолк и мрачно сверкнул глазами из-под полуопущенных век. – Из их трёпа я понял, что она, оказывается, уже давно, около месяца, путается с ним. У них уже всё решено, всё очень серьёзно, основательно. Полное взаимопонимание, почти идиллия… Последнее препятствие – легко устранимое – это я…