— Почему опоздал? Что же, по-твоему, немцы должны раньше тебя приступать к работе?

Голос у него был хриплый. Когда он говорил, тонкая шея его кривилась, как у обозленного гуся. Глаза тоже были гусиные — круглые, маленькие, темные.

Оник оробел:

— Я, я… ничего! Я только хотел узнать о Хельмуте…

— Хельмут?.. — усмехнулся новый шахтер. — А ну-ка, давай работай!

Штольня была мрачной. Трудно было дышать спертым, пропитанным газом воздухом. С самого первого дня все это производило удручающее впечатление, и только подружившись с Хельмутом, Оник примирился со своей подземной темницей. Теперь же мрак вокруг сгустился снова: свод штольни давил еще сильней, а однообразные движения, которые приходилось делать, заполняя углем ленту транспортера, превратились в тяжелое наказание.

Вскоре появился один из техников шахты и крикнул шахтеру, заменившему Хельмута:

— Эй, Франц, ну как идет дело?.

Франц показал мелкие зубы:

— Не успевает этот русский.

Техник повернулся к Онику.

— Э-э!.. Обленился? Быстрей надо!

Надо было бы оказать этому человеку, что я не машина. Стоило даже обругать его как следует на ленинаканском диалекте, упомянув всех его родных. Но Оник промолчал. Вместо этого он утвердительно кивнул головой, которая ему самому вдруг показалась чьей-то чужой.

Техник, обменявшись с Францем несколькими фразами, ушел. Стук его палки долго еще отдавался эхом в разных концах штольни.

Во время перерыва Франц уселся в нескольких шагах от Оника, достал свой завтрак, поел, а остатки, завернув в бумагу, бросил в ту часть штольни, где не было подпорок и пласты породы в любую минуту могли обвалиться.

«Скотина! — стиснул зубы Оник. — Нарочно швырнул туда, чтобы я не достал». Отныне было ясно, что здесь, в этом сыром забое, будут работать два человека, одинаково ненавистные друг другу. Но куда делся Хельмут, что с ним случилось? Может, пошел в отпуск или переведен в другую шахту? Как узнать об этом? Зря он не попытался спросить у техника. А может, и не стоило. Если этот желчный Франц не говорит, почему должен сказать тот? Оба из одного теста, пословица не зря говорит: кума вороне сорока. Друзья, должно быть… Пока Оник размышлял об этом, Франц вдруг зашипел:

— Эй, рус! Ты чего торчишь? Шевелись, завалю углем! А Хельмута своего больше не увидишь, хе-хе! Ушел, хе-хе!..

Он поднял молоток, и молоток разразился настоящей автоматной очередью. В этот миг Оник понял: Хельмута арестовали, и если еще не расстреляли, то расстреляют… Но допытываться об этом было бесполезно и даже опасно, и Оник решил показать, что ему совершенно безразличен как Хельмут, так и все другие немцы.

Он замолчал до окончания работы. Только в лагере он дал волю своим чувствам. Пусть маленькой, ничтожной была та надежда, которую они связывали с Хельмутом. Но человеку, который находится в подобном положении, самая небольшая надежда уже крепкая поддержка. Хельмут достал для них учебник немецкого языка, карту Германии. Чтобы передвигаться по Германии, они должны были ознакомиться с правилами передвижения, с обычаями населения. Во всем этом Хельмут им немало помогал своими рассказами, не догадываясь о намерениях Оника. А, может быть, он и догадывался, только делал вид, что ничего не понимает?..

Тяжело было терять такого человека, но им оставалось одно — молча примириться с этой потерей.

Хороший был человек, возможно даже коммунист. Как они могли оставить его на свободе? Гитлер боится коммунистов, наверное, больше, чем внешних врагов. Бедный Хельмут сейчас томится в гестапо!..

В довершение несчастья у Оника заболели глаза: они покраснели, гноились, солнечный свет вызывал невыносимую резь.

Во время работы Оник тряпочкой, заменявшей платок, то и дело протирал их.

Однажды в обеденный перерыв, когда Франц уселся за завтрак, Оник достал свою тряпочку и стал вытирать глаза.

Франц неожиданно взбесился. Вскочив с места, он подбежал к Онику с угрожающе сжатыми кулаками:

— Спрашиваю, — почему сидишь? Почему не работаешь? Говорят тебе — вставай!

— А почему не работаешь ты? — заговорил Оник глухим от ненависти голосом. — Ты сидишь, а я должен стоять?

— Что? Ах ты скотина! Ты смеешь делать мне замечания? Получай!..

Он замахнулся, но ударить не успел: Оник опередил его. Он сделал выпад, вложив в толчок всю силу, которая оставалась.

Франц качнулся, попятился, взмахнул руками и, не сдержав равновесия, свалился на ленту транспортера. Боясь удариться головой о какой-нибудь выступ, он сразу скорчился, и транспортер, равнодушно поскрипывая, понес его в удушливую, сырую тьму.

Оник, словно удивленный собственным поступком, минуту растерянно смотрел на удалявшегося Франца, потом — и это также удивило его — подхватил шахтерский фонарь своего напарника и отправил на ленте следом за ним. Со стороны показалось бы, что парень или свихнулся, или разыгрывает какую-то шутку. Но Оник не думал шутить. Вся его природа протестовала в этот миг против того, чтобы хоть что-то напоминало ему о ненавистном человеке. Бросив его на транспортер, он был исполнен нелепой уверенности, что навсегда освобождается от него. Грубое русское ругательство сорвалось с побелевших губ, Оник не помнил себя от гнева и не давал себе отчета в том, что делает. Только тогда, когда фонарь Франца падающей звездой мелькнул на повороте и скрылся за ним, он ужаснулся. Он, какой-то «цивильный» (так называли их здесь), осмелился поднять руку на немца! На представителя высшей расы! Голову, что ли, он потерял? Забыл, где находится? Случись это в другом месте, он сейчас же убежал бы, — но куда бежать здесь? Из любой тюрьмы легче совершить побег, чем из этой шахты. Разве уйдешь из-под земли? Из могилы?..

«А что, если он по дороге получит какие-нибудь увечья или потеряет сознание, и лента сбросит его в вагон, ожидающий угля на перекрестке?»

Страх Оника удвоился.

Вдруг в дальнем конце штольни одновременно сверкнуло несколько огней. Словно стая волков, поблескивая голодными глазами, подвигалась она к Онику. Он подсчитал фонари:

— Раз, два, три… пять… — восемь человек!

Он начал быстро грузить уголь, исподлобья поглядывая на приближавшихся людей. Расстояние между ними и Оником сокращалось. Вот осталось несколько шагов. Уже было нетрудно разглядеть и лица. Некоторые были знакомы ему. Это были инженеры, техники, сменные мастера шахты. Каждый из них держал в руках палку, которой проверяется крепость сводов. Немцы со всех сторон окружили Оника. Свет восьми фонарей упал на него. Каждый из подошедших старался получше разглядеть этого «русского», который набрался смелости поднять руку на арийца.