Шрифт:
Семенов еще не знал, что именно там подстерегает его тот самый Великий Счастливый Случай, который уже не раз выручал его в запутанной жизни.
У входа в Комсомольский парк сторож потребовал у Семенова пропуск — сейчас, в несезон, посторонних сюда не пускали…
В безлюдных аллеях гулял только ветер — дрожали голые деревья и кусты вдоль пустых арыков, засыпанных мокрой коричневой листвой вперемешку со снегом. Снег выпал ночью, а сейчас уже таял серой жижей — узбекская промозглая зима! Вдали вставало над городом маленькое, холодное, белесое солнце, стараясь вырваться из черной сетки карагачевых ветвей на холмах за парком. Сквозь обнаженные заросли парк просматривался насквозь — синели то тут, то там бездействующие строения павильонов, шашлычных, ларьков, с грудами желтых пустых ящиков перед заколоченными крест-накрест дверьми… Справа — в глубине — белел в кустах забор Летнего театра, куда шел Семенов, а слева — вдоль всей аллеи, огибающей парк, — блестело Комсомольское озеро, вырытое посередине парка. Там — в свинцовой воде с расплывчатым пятном солнца — мельтешило какое-то оживление — слышалось кряканье, хлопанье крыльев, плеск… утки! Там полно было зимовавших российских уток.
«Наверное, из Лидиных краев какие есть, — подумал Семенов. Она говорила ему, что приехала откуда-то с Севера: — Из Мезени на Белом море, кажется… Мы ведь с ней тоже перелетные птицы. Зимуем тут, вдали от Родины… когда будет для нас весна? Для этих уток она, пожалуй, раньше настанет…»
Проходя мимо заглохшего фонтана, Семенов вспомнил, как бегал отсюда темным осенним вечером за фуфайкой, даже рассмеялся…
Войдя в Летний театр, Семенов прошел по длинному проходу мимо рядов мокрых скамеек под открытым небом, поднялся по боковой лесенке на гулкую сцену с нависающей над ней темной раковиной, прошел в глубину — там должны были лежать декорации, среди которых Грюн велел ему выбрать задник.
В углу сцены чернел проем — какая-то птица, не разглядел Семенов, с шумом вылетела ему навстречу, когда он входил туда. Остановившись, чтобы привыкнуть к полутьме, Семенов увидел за сценой длинный коридор. Одна стена, отделявшая его от сцены, была глухой, а вдоль другой тянулись — через равные промежутки — обшарпанные двери. Семенов насчитал пять дверей. Он подошел к первой, заколоченной большим согнутым гвоздем, — легко отодвинул его в сторону — дверь со скрипом сама открылась — мутно блеснуло серое окошко — и Семенов увидел перед собой малюсенькую пустую запыленную комнатку…
«Гримуборная! — понял Семенов. — Для артистов… вот тебе и квартира! Вполне романтическая и бесплатная! Все, что нужно для любви бедному студенту…»
Несколько дней возился Семенов один в этой маленькой гримуборной — забросив училище и ничего не говоря даже Лиде — хотел преподнести сюрприз — шпаклевал щели в полу и стенах, замазывал окна, красил, навешивал замок. Все необходимое он взял в театральной мастерской, притащив оттуда же две электроплитки и заставив их гореть сутки, чтобы все мало-мальски высушить и протопить. О плате за электричество беспокоиться не надо было: стоило присоединиться снаружи прямо к голым проводам на столбе — и жги себе энергию сколько хочешь без всякого счетчика!
Наконец Семенов меблировался: поставил возле одной стены кровать, возле другой маленький столик, возле окна мольберт — и тихо переехал сюда от Гольдрея, сказав тому, что снял себе по дешевке комнату в Старом городе…
Поздно вечером того же дня Семенов сказал Лиде в училище после занятий:
— Приглашаю вас в гости! На Монмартр! Поскольку вы — Фиалка!
— Чтой-то ты, — обиделась Лида. — То Джиокондой меня обзываешь, то какой-то фиалкой…
— Фиалкой Монмартра!
— Скажи лучше: где пропадаешь четвертый день? Куда мы пойдем-то?
— На Монмартр!
— Куда?!
— В общем: «Ни о чем меня не спрашивай, не выведывай, не расспрашивай!» Иди за мной! И ждут тебя любовь и счастье… с больших букв…
«Это было потрясающе!» — вспоминал сейчас, на Вангыре, Семенов, чистя возле воды пойманную в ручье кумжу.
Дело в том, что идти в парк через ворота нельзя было: «Кудай-то ты? С девчонкой! Ночью!» — сторож не пустил бы… Да он и не знал, что Семенов поселился в парке, как не знал этого никто — кроме Лиды и Кошечкина — в ту благословенную зиму!
Семенов ходил в свою квартиру одной ему известной тайной дорогой, по которой тогда и Лиду впервые ночью повел…
Потому что была уже ночь, когда они подошли к уснувшему парку сбоку — со стороны глухой, выщербленной временем глиняной стены. Ее едва видно было в темноте под облачным зимним небом, сверху торчали над стеной кривые сучья деревьев…
— Залезай! — шепотом приказал Семенов.
— О господи! Куда?
— На стену… давай руку…
Семенов накануне выдолбил здесь ломом в стене глубокие ступеньки.
— Ай! — взвизгнула Лида. — За сук зацепилась…
— Тише! Смелей! Становись… теперь иди по стене за мной…
— Куда это мы? Хоть сказал бы…
Ее пальчики в его руке дрожали — они медленно переступали по еле видимой под ногами узкой поверхности стены — нагибали головы под ветвями деревьев — Лида прерывисто дышала, иногда совсем тихо взвизгивала…
— Стой! — тут стена осыпалась, становилась ниже. — Прыгай наземь!
— Где мы?
Они были в парке под стволами деревьев, в голых колючих кустах, за которыми смутно белело здание Летнего театра.