Лида, словно в нее бес вселился, только сверкнула озорно глазами и пошла к машине.

— Ах ты черт старый! — не удержалась бойкая бабенка. — Гляди как сомлел перед молодою да городскою…

— Вот женке скажем…

— Пусть бы нам когда так поклонился, так нет этого… Видали вы его?..

— Бывайте здоровы! — уже из окна машины крикнула Лида.

— По коням! — скомандовал водитель.

Бригадир снял шапку и помахал вслед такси. Лида тоже махнула ему рукой.

…Только теперь в такси разговорились.

— Интересно, куда вы едете? — видимо решив, что в обществе этой женщины можно будет приятно скоротать остаток пути, спросил, повернувшись вполоборота к Лиде, единственный пассажир-мужчина, капитан.

Она уловила в его голосе этот не безобидный для нее оттенок, и мгновенно лицо ее стало холодным, безразличным.

— Куда? К мужу, — ответила, глядя ему в глаза.

— А-а… — неопределенно протянул капитан. Однако, быстро преодолев замешательство, задал второй, не очень уместный вопрос: — А где он, если не секрет?

— Почему секрет? Председатель колхоза.

— Не может быть, — так и не поняв, шутит она или правду говорит, почему-то обиделся капитан и отвернулся к окну.

Лиде был неприятен его тон.

— А почему не может? — сказала это с вызовом, всем видом своим давая понять, что продолжать в таком духе разговор не намерена.

Человек искушенный, опытный, капитан понял, что дал маху: орешек попался такой, что сразу и не раскусишь. Он тоже замолчал и не без высокомерной иронии отметил про себя, что с этим колхозным идальго она явно кокетничала.

И опять же, как человек бывалый, не без оснований заключил: «А впрочем, этих женщин сам черт не разберет».

Третье августа было днем рождения Протасевича. В прошлые годы к этому дню Лида готовилась заранее. Приглядывалась, выбирала подарки мужу от себя, от детей, даже от Оли — домашней работницы (покупала этот подарок Лида, но вручать должна была сама Оля).

Так было торжественнее. И Лида старалась эту торжественность подчеркнуть без нажима, тонко.

Потом устраивали званый ужин, приглашали гостей.

Лида понимала — Андрею это приятно. И, не жалея ног, бегала по магазинам, на рынок, убирала квартиру, придумывала какие-то новые блюда.

Словом, этот день бывал жданным семейным праздником, тем более что и Протасевич тоже готовился к нему: сам делал подарки всем домашним — забавные, неожиданные сюрпризы.

Традиция установилась милая и очень уютная.

…И вот третье августа приближалось. Что делать, как отметить его? Лида думала, гадала и не знала, как поступить. После последней ссоры твердо решила никак на эту дату не откликаться. Пусть отмечает ее там с рыжей…

Потом, когда прошло время, злобу против него постепенно сменило глухое недовольство собой, оно грызло ее: все-таки не дело так взять и ни с того ни с сего отказаться от годами устоявшейся привычки. Нехорошо и потому, что Таня, которая все время заглядывала в календарь и обвела «папин день» красным карандашом, настойчиво приставала: а что они подарят отцу, а как вообще проведут его, этот самый день? Лида заколебалась. На Таниной стороне была и мать Лиды. Как и Таня, она раз по десять в день вносила самые разные предложения, связанные с тем, как отметить день рождения Андрея.

Алик ничего во всем этом не понимал, однако и он тянул:

— А я что подарю папе?

Лиду раздражала их назойливость и, как ни странно, примиряла с Андреем, гасила то недавнее, что словно огнем опалило сердце.

«Ладно, справлю я ему этот день. Пусть знает… Пусть и та рыжая поймет, что не так-то легко его оторвать от нас».

Странное дело — все возмущение свое Лида переключила сейчас именно на нее, на «рыжую», на Дорохову.

…Тогда, когда первый раз Андрей сказал, что хочет ехать в колхоз, Лида в сердцах назвала его идиотом и наотрез отказалась ехать с ним, ссылаясь на неудобства жизни в деревне, хорошо известные ей еще с малых лет.

Ныне же нежелание свое объясняла только «рыжей»… Хотя отлично знала, что никаких оснований у нее нет, кроме того, что с первой же секунды невзлюбила ее. Непереносим был ей независимый, пытливый взгляд умных зеленых Ритиных глаз. Сразу оценила Лида и вкус Дороховой, ее умение одеваться, даже голос, низковатый, грудной, какой-то изменчивый.

Женский инстинкт мгновенно подсказал — в такую можно влюбиться, такая опасна.

А что, если Андрей?..

Рана, которую нанесла эта мысль при первой же их встрече, не затягивалась, не заживала со временем, а, наоборот, оттого, что Лида, сама того не желая, все чаще и чаще растравляла ее, становилась все чувствительней, все больнее.