— Зачем она вам, двоим старикам? Хватило бы на ваш век и той, что есть, — отговаривал кое-кто из соседей. — Или надеетесь, что сыны невесток в новую привезут?

Михал в таких случаях пожимал плечами: ясно, что хватило бы и старой, но так «министр внутренних дел» скомандовал. Иначе жену не величал.

— Мы еще сами поживем в новой хате, с невестками больно хлопот много, — отвечала Нина соседкам, где-то в глубине души ожидая этих невесток и тревожась: забрать-то сынов они заберут, а вот захотят ли взглянуть на отцов порог?

Дома же, оставшись вдвоем с Михалом, рассуждала:

— Известно, отец, на наш век бы хватило и этой хаты. А чего ж нам быть хуже людей? Мы что, беднее всех? Или в самом плохом колхозе живем? Да и ты сам депутат, ну пускай себе не Верховного, а райсовета, так все же!.. И люди к нам приходят. Опять же хлопцы когда-никогда, а поженятся. Динка тоже… Как им жен привести в эту старую хату?

— Я не против. Я голосую — «за», — соглашался с неопровержимыми доводами своего домашнего министра Михал.

Так началась стройка, о которой они говорили столько лет. Началась, а когда кончилась, на месте старой их хаты выросла пятистенка под светлым шифером, с веселыми обоями и новой, из города мебелью.

И вот теперь, когда все было уже почти завершено, жена вдруг ни с того ни с сего решила стать бережливой и так взялась за «лимиты», что требует договариваться с ней, выписывать или не выписывать ему газеты, как будто может он обойтись без той большой жизни, которая кипит по всей стране.

Но тут Михал не сдается. Тут проявляет характер.

— Нет, братки! Не будет по-вашему! — кидается он в контратаку, обращаясь к жене почему-то во множественном числе. — Мне одной торбы с салом маловато! Можете все себе забрать. А на подписку я как-нибудь заработаю! — При слове «подписка» накал у него доходит до крайней степени. — Слышишь ты или нет?! — наступает он на жену. — И не только на газеты, и на журналы тоже. На все, какие только выходят в Советском Союзе! — и выскакивает за дверь.

Однако, вспомнив, что не все еще выложил, возвращается и, стоя на пороге, кричит:

— Скажи, трачу я хоть рубль на одежду свою или на обувь? Скажи! А! — И он, как на параде, печатая шаг, проходит перед женой, выставив напоказ ногу в поношенных хромовых сапогах. — Сыновы, офицерские сапоги! Я у тебя спрашиваю: трачу я на себя хоть рубль? — и тычет пальцем себе в грудь, в тонкого сукна китель (тоже от сына перешел). — Дак запомни! — Атака отбита, воинственный запал приметно слабеет. — Я тебе не тот пастух, каким был Ванька Корзун, — кнут, выгон и коровы. Я животновод, кстати, отмеченный и награжденный в самом Минске. Видала? — И чтоб окончательно разгромить противника, Михал протягивает к самым ее глазам свою руку.

— Ей-богу, сдурел человек, — отступает на шаг жена.

Сто раз видела она его именные часы, что получил он в подарок на съезде лучших животноводов в Минске. И в руках держала, и соседкам на улицу выносила — хвалилась.

— Выписывай не только со всего Советского Союза, выписывай откуда хочешь! Я, что ли, жалею тебе грошей, чего прицепился ко мне.

— Ага! Не жалеешь! Не имеешь права! — опять вскипает Михал и, повернувшись к жене спиной, тихонько сует в свою торбу книгу. И не скажешь про жену, чтоб скупая была, чтоб ничем не интересовалась. Сама же не дает приемник даже на минуту выключить: «Может, важное что передадут?» А как ему, дак!.. Не желая больше разжигать войну в хате, Михал берет плащ-дождевик и снова идет к двери. Но от внимательного взгляда жены не укрылась торба Михалова.

— Ты этими книгами сыт будешь? — И, решительно взяв из его рук торбу, кладет в нее большой кусок сала, свежие огурцы, помидоры, отбирает послаще груши.

— Хватит, — говорит Михал. — Закормишь.

— Съешь, — коротко отвечает жена.

Такие перепалки кончаются примирением обычно вечером, после того как Михал пригонит с поля колхозных коров. Полное согласие наступает тогда, когда они оказываются вдвоем в своей новой хате.

Поужинав, Михал садится к приемнику. Жена хлопочет по дому, кончает свои женские дела. А кончив, подсаживается к нему.

Неспокойно на свете.

А разве нельзя было бы спать людям так, чтобы не просыпаться ночью от пугающих, тяжких снов? Чтоб не заходилось от боли сердце матери? Дети… Сколько натерпелась с ними, с маленькими, прячась в войну во ржи, в болоте. А теперь снова страх охватывает. Только теперь дети не маленькие. Теперь их уже не спрячешь. Теперь они солдаты.

— Не дай боже войны.

— Бог, мать, ничем не поможет, — отзывается Михал. — Сами люди должны помочь себе.

1955