— Ну, завел! — смеется она. — Больно уж у тебя все хорошо, первый класс!

Ей приятно было слушать его. Он все рассказывал ей, делился мыслями, уверенный, что поймет и, если надо, посоветует.

— У меня тоже не все хорошо, — добродушно согласился Алесь. — Но если уж взять дороги те самые, так слышала, как шутил Лозовой: «Выедешь после Первомайской на „Победу“ — сразу же в сон клонит». У нас все после войны хаты отстроили. И электричество у всех. А у первомайцев, у миллионщиков, лампы керосиновые.

— Ну и хвастун! Ну и хвальба! — смеясь, поддразнивает она.

— Ну и пусть хвастун, — с вызовом повернулся он к Варваре. — Перед тобой же хвалюсь, не перед чужими. — И протянул к ней руки.

— Устал? И голодный, а молчишь, — упрекнула ласково, заглядывая в глаза.

— Хочу есть, — признался он.

— Так я в момент. Вот тебе полотенце и мыло, иди к рукомойнику. Стой, лампочку новую вкручу. Перегорела.

— Не суетись, — мягко остановил ее Алесь, — электричеством сам займусь. Может, и не перегорела.

И пока она собирала ужин, умело разобрал патрон.

— Вот, видишь, не в лампочке тут загвоздка, в патроне. Сейчас будет гореть.

— Я в этом деле ничего… Только и умею, что плитку включить и выключить. Костик всем этим ведает.

Они ужинали вдвоем. Он ел быстро, с аппетитом. А она почти не дотрагивалась до еды, только подкладывала ему.

— Сама чего не берешь? — заботливо спросил он.

— С детьми ела. Ты не смотри, ешь. Может, колбасы подрезать? Своя, домашняя. — Боялась, что стесняется. А так хотелось, чтобы похвалил, сказал, что вкусно.

— Ну, Варечка, сыт до отвала, — вытирая рот чистым полотенцем, отодвинул от себя тарелку Алесь. — Хороши у тебя огурчики, когда-то у матери-покойницы такие крепкие да хрусткие были.

— Только огурцы? — переспросила она.

— Вот чудачка! Все вкусно, иначе не смолотил бы столько.

Собрав со стола, Варвара села на скамейку против него и почему-то снова вспомнила первомайского председателя Порханевича.

— Он же, кажется, после войны опять женился. Видела их вместе в городе! Ладная женщина!

— Ты лучше!

— Скажешь тоже… — Румянец проступил на смуглых щеках Варвариных.

— А если бы не так, обивал бы столько времени у тебя порог? Сама подумай: сколько еще будем тянуть?

Молча, не поднимая глаз, Варвара разглаживала рукой скатерть, взвешивала что-то в душе своей, неотступно думала и не находила мужества сказать о том, что томило ее, не давало покоя.

Подперев щеку ладонью, Алесь следил за выражением ее лица и ждал ответа.

Она медленно подняла голову, и взгляды их встретились: его — настороженный, ждущий, ее — мягкий, тревожный!

— А дети?

— Дети? — переспросил он и, вспомнив, что всерьез об этом не задумывался, потому что вопрос был для него ясным, пожал плечами. — Твои дети не пугают меня. С Костей мы уже друзья.

— Не скажи… Друзья, покуда друзья, а если придется…

— Тогда придется одним век вековать. Наверно, и мой Андрей покривится, как узнает, что отец в сорок пять жениться надумал.

Он говорил коротко и уверенно: что за смысл в их одиночестве и кому оно нужно? Им самим или детям, которым они как были, так и останутся родителями? Варвара разумом была на его стороне. Хуже будет разве, если и мать у них, и отец? Но сердце ее металось в тоске: как взглянут на это, что подумают, что скажут ей в ответ дети? Но спросила о другом:

— А жить? Где мы жить будем?

— Знаю я тебя, — повеселел Алесь. — Теперь начнется: как оставишь хату свою, и сад такой, и двор… И свалишь все на бригаду, так сказать, общественно-политическую причину найдешь, почему ко мне нельзя переехать. И бригада передовая, и где еще такую взять… А что, если я скажу, как я надумал: отдаю свою под колхозные ясли… — И в упор взглянул на Варвару.

Этого, по правде говоря, она не ждала, и растерялась, и обрадовалась одновременно.

— Ну, так что скажешь? — переспросил Алесь, не сводя с нее ласковых, чуть насмешливых глаз.

Поймав этот взгляд, Варвара только и нашлась:

— Ничего, вот что… — И, счастливая своей властью над ним, рассмеялась. — Что с тобою, бездомным, сделаешь, придется брать в квартиранты.

Расстались Алесь и Варвара, когда восток совсем побледнел и звезды в небе одна за другой стали гаснуть.

Расстались у калитки в палисаднике. Склонялось перед ними, протягивало навстречу ветки и загораживало им стежку усыпанное серебристыми цветами «бабье лето».

1952