Беспокоиться о том, что эльфийский ментальный маг мог прочитать меня в этот момент, тоже не стоило. Не только я не могла использовать волшебство, но и ни одно заклинание или чистая энергия не сумели бы достать меня под защитой артефактов.

О дикой магии я не беспокоилась. На неё подобные уловки не действовали — и сила просто спала глубоко внутри меня, опасаясь внимания Ольмильяра.

— Мы собрались здесь, чтобы рассмотреть обвинение, выдвинутое в сторону леди Эльрис из Дома вереска, — раздался чистый и ясный голос Харуана. — Как ментальный маг, она обвиняется в сокрытии опасной природы своей силы. В использовании её способностей в пользу людей и воздействии на эльфов.

Я сохраняла спокойствие, хотя это и удавалось мне с большим трудом. На лица эльфов я сознательно не смотрела — не хотела видеть, как рушатся те мосты, что мне удалось с таким трудом возвести за месяцы, проведённые в ущелье.

Хотелось плакать, потому что я слишком хорошо понимала, какие чувства испытывают все они в этот момент. И яростнее всего разочарование и сомнения разлились сейчас в сердцах тех, кто посмел мне симпатизировать. Они вспоминали каждую свою мысль, жест и слово и пытались понять, что было ложью, а что правдой.

Будь я в окружении людей, на меня давно бы посыпались проклятья, но самообладанию и хладнокровию эльфов можно было позавидовать. И лишь молчаливое осуждение и неприятие застыло надо мной, словно свинцовая туча.

Вслед за болью пришёл гнев. Острый и ранящий. Гнев, спящий так глубоко, что о его существовании я не подозревала до поры до времени.

Женщина.

Человек.

Менталист.

Всю жизнь мне приходилось скрываться. Давить в себе то, что было моей сутью, чтобы избежать опасности и гонений. Притворяться кем-то другим.

Более безобидным.

Более глупым.

Более некрасивым.

Из-за этого невозможно было дышать полной грудью. Но остановить это театр одного актёра было нельзя — цена слишком высока.

Были ли менталисты опасны? Несомненно. Как и любой маг. Как и хорошо обученный воин. Но ни с кем из них не случилось бы подобного. Их принимали как важную часть общества. Опасались, уважали, восхищались.

Но всё это было не для нас.

Даже тот эльф, что мог использовать свою силу с дозволения короля, был не более чем опасным зверьком, прирученным Ольмильяром.

Он должен был скрываться, лгать и жить в одиночестве.

Разве можно это назвать жизнью или свободным выбором?

Отрадно, что дикая сила спала, ибо мой гнев и обида стали настолько испепеляющими, что я не удержала бы магию в узде.

И как сладко, что впервые я могла испытывать столь всепоглощающее чувство. Мне хотелось рассмеяться от иронии происходящего.

Лорд Харуан не ведал, что творилось сейчас со мной, потому спокойно продолжал:

— Обвинителем выступает лорд Дома равноденствия, пятнадцатый владыка эльфийского народа, король Ольмильяр.

Повелитель встал и занял положенное ему место. Весь облик его светился праведным величием, а мне было интересно, сколь долго он сумеет поддерживать эту игру. Я терялась в догадках, какие доказательства моей вины собирался предъявить король. Не мог же он в самом деле раскрыть личность своего менталиста, чтобы погубить меня? Это было бы на редкость недальновидно — лишиться орудия, которое можно использовать веками.

Скорее всего, Ольмильяр будет говорить в лучшем случае полуправду. Что с точки зрения судебных традиций эльфов постыдно и в определённых случаях наказуемо. А для короля ещё и опасно, если его поймают на лжи.

Ведь если правитель обвиняет кого-то, основываясь на пусть и частичной неправде, в будущем это может привести к большой беде для всего народа.

И все присутствующие эльфы это прекрасно понимают.

Почему же он так торопился? Более того был уверен в своей правоте?

Как бы то ни было, частично Ольмильяр уже добился своего.

Даже, если меня оправдают, то, чего мне удалось достичь, исчезнет. Моё имя уже запятнано, а зарождающееся доверие эльфов исчезло без следа. И тогда мне останется… что?

Я видела, как лёгкая улыбка мелькнула на лице Ольмильяра.

В этот миг я догадалась.

Зачем выбирать что-то одно, когда разом можно заполучить многое? И дать сестре любимого ею мужчину, и снизить влияние Дома вереска и… получить ещё одного ручного менталиста.

Я была уверена, что доказать мою причастность к шпионажу не удастся. Просто потому, что доказывать было нечего. Но даже будь я, и правда, шпионкой, меня в этом было бы трудно уличить. То же самое касается и воздействия на других. Обнаружить следы чужого вмешательства можно лишь при самом грубом воздействии на жертву. Либо при длительном и внимательном изучении сознания того, кто подвергся изменениям — но на это способны лишь истинные менталисты и без гарантированного результата.