– Рад, что ты наконец добралась сюда, - сказал Петр Ушаков, закрывая Библию с заботой и благоговением, которых она заслуживала, когда женщина спустилась по лестнице.

– Действительно?
– голос Сесилии был жестким, вызывающим, а в ее глазах разлился красный отсвет.

– Я ждал тебя, - сказал он, откидываясь на спинку кресла.
– Тебе за многое придется ответить, и нам многое нужно обсудить.

– И что заставляет тебя думать, что мне есть дело до того, что ты хочешь 'обсудить'?
– усмехнулась Сесилия.

– На самом деле мне все равно, есть тебе дело или нет. Мы все еще собираемся провести это обсуждение. Или ты думаешь, что это не так?

Его голос был спокойным, хладнокровным. Вежливо, но с железной властной ноткой, и румянец в ее глазах вспыхнул еще сильнее. Ее тело переместилось, как будто она откидывалась назад от сильного ветра, но затем - явно против своей воли - она сделала шаг. Не прочь от него, а навстречу ему.

– Пошел ты!
– рявкнула она, останавливаясь и заставляя свое непокорное тело снова повиноваться ей.

– Почему-то я не удивлен, что ты так считаешь, - сказал Ушаков.
– Но ты, конечно, уже поняла, что будешь повиноваться мне?

– Черта с два я это сделаю!
– вызывающе прорычала она, но, говоря это, сделала еще один шаг к нему, и за этим вызовом скрывалось отчаяние.

С момента резни в Найя-Исламабаде прошло три недели. Три недели, в течение которых она сначала направилась в горы Афганистана, где могла спрятаться от дышащих и их вампирских лизоблюдов и найти множество этих невежественных, донельзя святых, религиозных фанатиков, которые думали, что они такие крутые, такие сильные, и на которых можно охотиться.

Но из этого ничего не вышло. Что-то - какая-то ... сила - или могущество, которого она не понимала, - замораживала ее каждый раз, когда она находила новую игрушку, чтобы развлечься. Она дрожала на месте, борясь с ее принуждением, жаждая раздирать и ломать, но не могла. И тогда она поняла, что на самом деле сама не искала укрытия, не совсем. Она направлялась куда-то - в какое-то конкретное место - и понятия не имела, куда направляется.

Когда она поняла это, то остановилась. Она нашла горную пещеру, спрятанную глубоко в скале. Она говорила себе, что это было ее воображение, что на самом деле на нее не действовало ничто, кроме ее собственных желаний. И все же она поняла другое, расхаживая по пещере, как загнанный зверь, рыча на окружающую ее успокаивающую темноту, в то время как что-то ковырялось, подталкивало, шептало и бормотало так глубоко в ее мозгу, что она не могла мысленно ухватиться за это. Это было там - она знала, что это было, - но не могла выделить это, не могла найти в этом смысла.

Целых два дня она пряталась в той пещере, пытаясь понять, пытаясь сопротивляться тому, что бы это ни было. Но, в конце концов, она не смогла сделать ни того, ни другого ... в тот момент. Шаг за шагом, против своей воли, борясь с этим на каждом дюйме пути, она покинула пещеру, снова превратилась в облако тумана и снова поплыла на запад, навстречу заходящей луне. И постепенно, в последующие дни, когда она вела свою безнадежную борьбу с принуждением, она поняла, что узнала голос, который не могла до конца расслышать в своем мозгу.

И какая-то часть ее также поняла, куда она направлялась, хотя никогда раньше там не была.

– Убирайся к черту из моей головы!
– прорычала она теперь, свирепо глядя на Ушакова.

– Как сказал бы Лонгбоу, этого не произойдет, - ответил Ушаков с тонкой полуулыбкой, наполовину гримасой.
– Поверь мне, мне не нравится там находиться, но у меня есть обязанности.

– О, я все знаю о тебе и твоих обязанностях, - ее насмешка превратила это существительное в ругательство.
– И знаешь что, капитан Ушаков? Мне абсолютно наплевать на тебя и твои обязанности. Я устала выполнять приказы дышащих. Они - скот. Нет, они хуже крупного рогатого скота. Они думают, что они такие особенные, что должны иметь возможность указывать нам, что делать? Что ж, у меня есть новости для них - и для тебя тоже. Они больше ни хрена не могут мне приказать! Без нас они все были бы мертвы, и Вселенной было бы лучше без них!

– Я должен был предвидеть это раньше, - сказал Ушаков.
– Нет, на самом деле не так. Я действительно предвидел, что это произойдет; я просто закрыл на это глаза, потому что не хотел этого признавать. Но здесь и сейчас, Сесилия, с этим нужно разобраться, так или иначе. Мы не превосходим 'дышащих'. Не совсем. О, мы можем делать то, что не под силу им, и если Влад - хоть какой-то пример, то, возможно, теперь мы действительно бессмертны. Но они могут делать то, чего не можем мы, в том числе создавать что-то, что сможет разрушить Гегемонию, когда придет время. И я помню, чего мне стоила Гегемония. Я помню свою жену, моих сыновей и мою дочь, всю мою семью - всех тех дышащих, которых убили шонгейри. Я восхищаюсь и безмерно уважаю тех "простых смертных", о ком ты говоришь с таким презрением. Я восхищаюсь их отказом лечь и умереть и их чистой, необузданной решимостью. И, когда придет время, именно они отомстят моим мертвецам так, как они того заслуживают. Я пройду каждый шаг этого путешествия вместе с ними - как Влад, и Стивен, и Лонгбоу, и все мы остальные - в этот момент, и я буду защищать их. Я защищу их от чего угодно ... включая наших соплеменников.

– Слова? Ты собираешься использовать красноречие против меня? Это твое секретное оружие против вампиров?
– смех Сесилии был похож на хрупкую серебряную сосульку.
– Я не знаю, как ты заставил меня прийти сюда, но держу пари, что все это время ты просидел на заднице в этой библиотеке - и где, черт возьми, мы вообще находимся? Трудновато ходить и жевать жвачку одновременно, не так ли, мистер, я-такой-чертовски-святой? Так что вырубай себя сам. У меня полно времени, и если ты хочешь провести следующие пару столетий, сидя здесь, под этой грудой камней, пока мы просто смотрим друг на друга, я не против. Потому что ты не собираешься заниматься ничем из этой "защиты" от чего-либо еще, если тебе придется тратить все свое время, просто сидя на мне!