Если бы я не поехал на сходку в общагу, не встретил бы побитую собачонку. Ульяна выглядела… мне невыносима одна мысль, что с ней случилось. Однако я обязательно доберусь до истины. Ни один мужик не может называться мужиком, если пытается насильно заставить девушку раздвинуть ноги.

Мерзость.

До дома мы доезжаем в тишине. Я изредка поглядываю в сторону Снежинки, меня пугает ее внешний вид. В горле застревает тугой ком, который хочется залить чем-то градусным, а лучше вмазать уроду, посмевшему сотворить такое.

Ульяна, к удивлению, держится особняком. Больше не плачет. Клянусь, не выдержал бы добавки слез. Ненавижу слезы. Они действуют острым ножом по позвоночнику, я перестаю быть адекватным. В подобных случаях лучше отвернуться или уйти. Однако со Снежинкой не получилось бы. Я, как только заметил ее в темноте, сразу ускорил шаг. Ее слезы подействовали иначе, словно пырнули по живому. Так странно.

Дома первым делом усаживаю Ульяну на кухне на стул, затем вытаскиваю виски из холодильника. Наливаю ей, не мешаю с колой, но ставлю сладкую воду рядом. Сам ухожу к себе за майкой и трениками. Вытаскиваю чистые вещи из шкафа, но когда возвращаюсь, замечаю, как Снежинка наливает повторно. Она не запивала колой.

– Переодевайся, – протягиваю вещи, поджимая губы. Отвратительно. На ее лице ссадина, губа разбита, туш размазана по щекам. На коленке рана, колготки порваны, сексапильное платье превратилось в половую тряпку. Опять начинаю прокручивать ужасные мысли в голове. Стискиваю челюсть до хруста, вот же тварь.

– Спасибо, – произносит тихо девчонка. Поднимается и уходит в ванну. Пока она меняет одежду, я наливаю себе выпить. Иначе сорвусь. Кровь кипятком разливается по венам. А если она врет…

Твою мать…

За раз выпиваю полный стакан с градусами, горло обжигает, но лучше не становится. Закидываю пятерню в волосы, крепко сжимая кончики и натягивая их, чтобы затупить нарастающие эмоции. Что, черт возьми, произошло с Ульяной… Кто посмел надругаться… Кому сломать лицо, вырвать ноги и руки? Пальцы начинает покалывать. В последний раз такое было, когда меня довел отец. Я редко выхожу из себя, сегодня, видимо, исключение.

– Никита, – ее голос отрезвляет. Поднимаю голову и замечаю Снежинку в своих вещах: белая майка висит, да и треники ей велики. Кажется, дерни, они скатятся вниз. Она умылась, ее губы растягиваются в подобие улыбки, только не яркой и нежной, а мучительной. В глазах нет света, только тьма, словно Ульяна упала в бездну, словно накрыла поверх толстую скорлупу.

– Выпьешь? – смотрю на нее снизу вверх, сжимая крепче стакан. Девчонка кивает, отодвигая стул. Она молчит, отводит взгляд, едва слышно дышит. Мне хочется спросить, узнать подробности, но не знаю, как это сделать. Впервые я в диком замешательстве.

– В какой комнате будешь спать? – задаю крайне глупый вопрос. Снежинка выпивает виски, морщится. Потом, наконец, поворачивается в мою сторону. Наши коленки соприкасаются, и меня прошибает током от столь внезапной близости.

– А в какой можно?

– В любой.

– А в какой из них бывают твоих девицы, которые тают от стихоплетства? – она тянется к бутылке и опять наливает. Я не спешу останавливать, вполне возможно, станет сговорчивей, а может ей полегчает.

– Ревнуешь? – в моем голосе нет игривости, только обреченная грусть. Снежинка, с которой я переспал в первую встречу, словно тает. И это убивает, сам не знаю почему.

– Наверное, – губ Ульяны касается вымученная улыбка. Меня ломает смотреть на нее такую. Вот же урод! Как можно было сотворить… Вены набухают от нахлынувшего адреналина, ярости. Мне хочется подскочить и бежать на поиски той твари, мне хочется сделать нечто ужасное с этим человеком. И я обязательно сделаю. Сотру ухмылку с его лица.

– Никита, – тихо зовет Ульяна.

– Что?

– Я сбежала. Ты ведь об этом думаешь? – ее тонкие пальцы сжимают прозрачный стакан с виски. Снежинка вытягивает шею, чуть отклоняется назад, засматриваясь на люстру на потолке.

– Это был твой бывший? – прямо говорю слова, которые крутятся на языке. Я не привык быть нежным и мягким. Подбирать правильные фразы. Хотя может в этой ситуации стоило бы вести себя иначе.

– Нет. Мой отчим.

– Что? – горло сводит спазм. Черт. Лучше бы это был бывший, а не человек, который постоянно рядом, строит видимость родителя, опекает, в то время как в штанах у него зреет злокачественная опухоль.

Ульяна опускает голову и переводит на меня взгляд. Ее глаза начинают краснеть, а губы потряхивать, словно вот-вот расплачется. Однако девчонка не плачет, зато заливает в себя еще один стакан.

– Мне кажется он был под чем-то. Кто-то пришел, то ли мама, то ли… если бы никто не пришел, я бы не сидела у тебя. Слушай, – она резко наклоняется, и касается ледяными пальцами моей руки. Очередной прострел. Я нервно сглатываю, хочу отвернуться, но не могу. Ульяна смотрит слишком пристально, будто пытается вытащить мою душу, будто мы с ней вдвоем стоим на одной балке, которая покрыта множествами трещин.