Произошло это как раз тогда, когда мы удалились от болот миль на пять. Болота сменились плоскогорьем, мы уходили вверх — и тут я их заметил. Три мили — настолько они отставали от нас. И хоть пытались маскироваться — получалось у них это не очень. Да и как надежно замаскируешь движущуюся колонну человек тридцать на плоскогорье — это не лес и не джунгли. Вида я не подал, но решил что тридцать преследователей — это для меня слишком много…

— И все-таки я хочу пойти с тобой!

— Нет! — я объяснял Марине как маленькому капризному ребенку — вдвоем мы сделаем точно то же самое, что сделаю я один. Как ты не понимаешь, что все получится гораздо проще и надежнее, если все сделаю я один.

— Их слишком много…

— Это не имеет значения. Я разведчик морской пехоты, нас готовили к таким ситуациям. И вести бой я с ними не собираюсь — положу, сколько смогу и уйду, пока они не пришли в себя. Пойми, мне легче будет, если ты останешься здесь…

Марина смотрела на выжженную землю, освещаемую последними лучами заходящего Солнца.

— Мужчины не могут без этого, не так ли… — с каким то… горьким сарказмом сказала она — иди. Я… люблю тебя…

Тогда она сказала мне это первый раз

— Я буду осторожен. И если до утра не вернусь — уходи отсюда одна и забудь про все, что произошло. Обещаешь?

— Обещаю…

Хотя мы оба знали, что обещание свое она не сдержит…

Тот, кто вел колонну преследователей, допустил одну ошибку, сам не знаю почему. Может, подумал, что если у него тридцать человек, а нас только двое — встречной засады опасаться не приходится. Может, еще почему. Но как бы то ни было — ошибку он допустил, показал мне все свои силы — и за это теперь ему предстояло поплатиться.

Если вы кого-то преследуете колонной — никогда не идите по следу всеми силами. Выделите усиленный дозор, от трех до пяти человек плюс следопыт — и пусть по следу идут они. Остальную же колонну нужно пустить параллельно следу, если есть радиосвязь и позволяет рельеф местности — даже за пределами прямой видимости. Преследуемый противник вполне может устроить встречную засаду на маршруте — но если основные силы не попадут в засаду и ударят с неожиданной стороны, этот бой вы выиграете.

Нож, пистолет, автомат с глушителем, три гранаты. Удавка из шнура — ей нас учили орудовать еще в учебке. На автомат надежды мало — хоть звуки выстрелов глушитель глушит, то лязг бешено двигающегося затвора не скроешь ничем. Хорошо хоть глушитель скрывает дульное пламя — ночью не засечешь позицию стрелка. Хорошо еще, что тут почти не было хищников — я бы предпочел пройти три мили по болоту, чем три мили по кишащей львами саванне…

Двигаться было легко, после вязкой болотистой топи я буквально летел над каменистой землей, пригнувшись и перемещаясь от укрытия к укрытию. Нужно было только глядеть под ноги, чтобы не нашуметь…

Аль-Мумит нервничал. Операция оказалась намного сложнее, чем он думал. Первоначально он предполагал, что братья идут к какому-то укрытию, располагающемуся на территории Зимбабве, и сама операция будет простой и быстрой — в конце концов, у него было десятикратное превосходство над кяфирами в живой силе. Но теперь, оставшийся в живых брат с белой шлюхой уходили все дальше и дальше, они перешли границу с Замбией, прошли по болотам и теперь, судя по карте, направлялись в демократическую республику Конго. Аль-Мумит раньше там не был — в этой войне не воевали правоверные, но о том, что там происходит, прекрасно знал. Там шла война всех со всеми, и даже сорока опытных моджахедов могло не хватить для того, чтобы выжить. Тем более, что сорока моджахедов у него больше не было. Если кяфир со своей шлюхой вполне могут пройти незамеченными — в конце концов, их всего двое, а кяфир — опытный воин — то с колонной тридцать человек шансы пройти незамеченными падают на порядок…

В отряде уже зрело недовольство. Большую часть жизни его моджахеды сражались либо в городах, либо в пустыне, но в любом случае — на твердой земле. Переход же через болота для многих оказался шоком, тем более что многие африканцы, равно как и арабы, плавать не умеют. Совсем. Нет, никто не высказывал своего недовольства, не рискнул жизнью. Но аль-Мумит прекрасно все видел — раздражение и недовольство было написано на их лицах. Самое страшное — гнавший их вперед фанатизм постепенно сменялся апатией и унынием.

На ночь моджахеды расположились на небольшом плато, выставили дозоры. По настоянию аль-Мумита потушили костер — мало ли кто еще бродит в горах — и легли спать. Ночью моджахеды никогда не воевали — потому что Аллах ночью велит спать. Если бы не аль-Мумит — возможно они даже не выставили бы дозоры…

Сам же аль-Мумит, вместе с Али и с пленником отошли от основного лагеря и легли дальше, метрах в двухстах. Это было привычкой, въевшейся в подсознание — никогда не ложиться рядом с основной группой. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Пару раз это спасло аль-Мумиту жизнь…

За все время перехода аль-Мумит все больше и больше уважал белого пленника — даже, несмотря на то, что он был неверным, кяфиром. Он не ныл, не жаловался, не спрашивал о своей дальнейшей судьбе, ничего не просил и ни о чем не умолял. Он шел вместе со всеми — и даже два раза пытался бежать. Оба раза аль-Мумит запретил наказывать его за это.

Время было позднее — но пленник не ложился. Прикованный целью к Али, он сидел и смотрел на небо…

— Что ты там увидел? — решился спросить его Аль-Мумит, хотя дал себе зарок не разговаривать я кяфиром.