— Ну что, радуйся, очнулся твой Гордей. Завтра к вечеру в палату переведут, можешь навестить.

— Спасибо, Борис Васильевич! — лыблюсь, как ненормальная, пусть он и не видит.

— Я тебя, наверное, буду к коматозникам приглашать. Ты и мертвого с того света достанешь, — чувствую, что он на том конце тоже смеётся.

— Без проблем! Я же вам должна.

— Надеюсь, ты мне когда-нибудь пригодишься.

— Могу вашим хэйтерам звездюлей навалять, — предлагаю в шутку.

Он громко хохочет.

— Сам как-нибудь справлюсь. Спокойной ночи! Я так точно сегодня высплюсь.

— Споки!

Гордей сидит на кровати, вытянув ноги, и одной рукой пытается почистить апельсин. Он скатывается. Поймав его правой рукой, вгрызается в него зубами, морщится от горечи и плюётся.

Так увлечён этим занятием, что не замечает, что я зашла в палату.

— Дай сюда! — подхожу и отбираю у него апельсин, разрываю двумя руками кожуру, делю на дольки.

— Вот можешь мне кое-что объяснить? — глядит на меня.

— Смотря что…

— Зачем они все их мне приносят? — показывает на фрукты в корзине. — Если я их даже почистить не могу?

Я смеюсь.

— Это дань традиции. Всем несут и тебе тоже.

— Не помню, чтобы я их такой данью облагал. Мне вообще много фруктов нельзя…

— Позвал бы одну из сестричек, которые вокруг тебя тут стаей кружат, как воронье. Она бы тебе и почистила.

— Нет. Чтобы ты потом на меня снова обиделась? Я пас!

— Тогда не жалуйся. И вообще, если не нравится, то надо было в общую палату ложиться, а не в отдельную платную. Так бы делился передачками с соседями.

Он сморщил нос.

— А что не так? Не любишь людей?

— Не хочу лежать вместе с храпящими старыми пердунами. И пердуны — это не в переносном смысле, — взял меня за руку и подтянул к себе так, что я почти упала к нему на кровать.

— Осторожнее, — ругаюсь.

Всего неделя прошла, как в сознание пришёл. Швы, бондажи…

Гордей взял дольку апельсина, зажал в зубах и поцеловал меня, одновременно откусывая кусочек фрукта. Сок прыснул мне в рот, смешивая сладость поцелуя с кислотой цитруса.

— Ммм, как же вкусно, — отстранился, прожевывая дольку. — Как дела в колледже?

— Вот это поворот! Как быстро ты с темы съезжаешь.

— Ты хочешь поговорить о поцелуях? Я, конечно, могу, но практика в них гораздо лучше, — снова потянулся ко мне поцеловать, вдыхая поглубже.

Но тут же его начал бить кашель. Сломанные рёбра дают о себе знать.

— Калинин, ты дурак? — произношу спокойно. — Тебе кажется, сказали, что лучше вообще никаких лишних телодвижений не делать ещё пару недель.

— Я устал. Я домой хочу… Эти каждодневные капельницы, куча таблеток мне надоели, — ноет.

— Головой своей надо было думать, прежде чем на гашетку нажимать! Терпи. Теперь будешь на таблетки работать. Скажи спасибо, что вообще жив остался.

— Спасибо! — стебётся. — Макс, у меня к тебе есть вопрос.

— Ещё один?

— Это серьёзно… У тебя когда-нибудь была клиническая смерть? — он, судя по выражению лица, не шутит.

— Не помню…

— А когда ты болела? Может во время операции?

— Нет, вроде… Родители не рассказывали точно. С чего такие странные вопросы?

— Да так… Просто интересно… Вдруг у тебя было и ты "там" что-то видела…

— Свет в конце тоннеля? — посмеялась.

— Это не смешно, Макс… Это страшно…

— Ладно-ладно… Ты что-то увидел?

— Не знаю… Я толком не помню, — опустил глаза. — Не считай меня ненормальным, но сейчас я считаю, что после этой жизни есть и другая…

— Я всегда в это верила.

Приглядывается к моему лицу внимательно.

— Ты что ресницы накрасила?! — произносит неожиданно громко, заметив моё преображение.

— Это не я! Это Линка мне сделала, — отпираюсь.

— Ну да! Прямо силой заставила. Стой! — хватает меня за руки, предотвращая моё желание стереть тушь для ресниц. — Не надо. Тебе идёт. У тебя глаза и так красивые, а сейчас просто космос… За красивыми глазами скрывается дьявол… — напевает строчку из песни.

— Ты слушаешь девчачьи песни? — удивляюсь.