Шрифт:
— Шурка, ты как? Где болит? — голос Коли доносился откуда-то издалека.
Постепенно пелена перед глазами рассеялась и Саша увидела расстроенное лицо брата над собой. Слабо улыбнулась:
— Ох, и резвый мой Буран!
Николай облегченно выдохнул:
— Фу ты! Ну напугала… Я думал убилась совсем. А ты, раз шутишь — жить будешь! — сам себя успокаивал Коля поднимая сестрёнку, — Пойдём домой, пусть мать рану обработает. — Лоб Шурки был рассечён и кровоточил.
— Коль, давай маме не скажем, что я с лошади упала, а то не пустит меня больше к Бурану…
— Ладно, скажем, что ты сама мимо двери промахнулась, — усмехнулся брат.
Мать обмануть не удалось: она, увидев огромную шишку во лбу и кровавые разводы почему-то сразу всё поняла:
— Ох, Шура, доиграешься ты с лошадьми, свернёшь когда-то себе шею, — мать сердито поджала губы.
Вечером, приехали Алексей с Васей, увидели забинтованный лоб сестрёнки:
— Удалый баран не ходит без ран! А ты, Шурка, у нас кто? Овца? — веселились братья.
— Сами вы бараны, — обиженно огрызнулась в ответ Сашка.
— Ладно, не обижайся сестрёнка. Главное — сама цела осталась, а шишка заживёт скоро.
В школу осенью она не попала: с лесного поселения до Пяжиевой Сельги, где находилась ближайшая, добираться было не просто. Мать беспокоилась: как зимой их отпускать по лесу, да по темноте? Да и не до школы было пока. Коля, там, на родине, успел закончить семилетку. А младших решила отправить в следующем году — пусть пока дочка по хозяйству помогает.
Шура видела как ей тяжело: то вздохнёт печально, то смахнёт слезу украдкой, — понимала, что мать тоскует по отцу, да и ей его очень не хватало.
Алексей тоже здесь сильно тосковал. После похорон он как то замкнулся. Сядет, песню напевает под нос:
— Как на дальней сторонке
Громко пел соловей.
А я мальчик на чужбине
Далеко от людей.
Позабыт, позаброшен
С молодых юных лет.
Я остался сиротою,
Счастья доли мне нет.
Вот и холод и голод,
Он меня изморил.
А я мальчик еще молод
Это все пережил.
Ох, умру я, умру я,
Похоронят меня.
И никто не узнает,
Где могилка моя.
И никто не узнает,
И никто не придет.
Только раннею весною
Соловей пропоет.
Пропоет и просвищет,
И опять улетит.
А моя скромна могилка
Одиноко стоит.
Приступы эпилепсии у него участились. Без присмотра мать его боялась оставлять. Обратилась в Ладвинскую больницу, там Алексея снова обследовали и развели руками. Предложили написать заявление и определить в специализированный интернат — там хоть он будет под присмотром и при необходимости ему всегда смогут оказать необходимую помощь.
Мать не сразу согласилась, но как то пришла с работы, а сын лежит на полу с разбитыми в кровь губами. Табурет рядом перевёрнут, ведро с водой опрокинуто. Поняла, что другого выхода нет, и в сентябре отвезла сына в интернат, в посёлок Рютти недалеко от Сортавала. При любой возможности она старалась навещать Алексея, но добираться было далеко, поэтому поездки получались не чаще раза в месяц.
Глава 9. Тоня
В марте 1940 г Феврония с детьми перебрались в поселение Ладва. Оно состояло из множества деревень, растянувшихся на 8 км вдоль реки Ивинка. Земли деревень были распределены между несколькими колхозами. Для улучшения и развития экономики республики здесь в 1935 году начало работать профтехучилище по подготовке механизаторов. Также была открыта школа — интернат для слабовидящих детей, которых обучали по специальной методике. Работали школа, сады, ясли, больница. Здесь было больше возможностей найти оплачиваемую работу.
Сняли часть дома в деревне Посад. Николай пошёл работать в колхоз, но деньги там не платили, поэтому мать старалась находить другую работу.
В начале апреля получили письмо с интерната, что 30 марта от дизентерии скончался Алексей.
Февронья очень тосковала, ей эти места были чужды: здесь, в течение года потеряла и мужа и сына. Она продолжала лелеять надежду вернуться на родину, но пока не знала как — там их никто не ждал. Решила пока поработать, подкопить денег на дорогу. При возможности, начала покупать то ситца отрез, то платок, то тёплые вещи… Там, в колхозе, работа за трудодни и купить не на что будет. Ни жилья не осталось там, ни хозяйства.
А Сашке здесь нравилось!
Конец мая. Дома утопали в молодой зелени кустарников. Стройные берёзки, росли вдоль высокого берега реки. Их клейкие молодые листочки только начали распускаться, но тонкие ветви были обильно увешены желтоватыми серёжками, свисающими над водой. Если посмотреть издали, над берегом колыхалась на ветру лёгкая зеленоватая дымка, среди которой выделялись белые облака пышно цветущей черёмухи. Её нежный аромат смешивался с запахом буйно разрастающейся травы.
Сашка сломала несколько веточек черёмухи, присела на корягу, на солнышке, возле реки. Везде, куда ни бросишь взгляд уже цвели одуванчики. Их жёлтые пушистые головки золотым ковром покрыли берега. Взгрустнулось. Вспомнила как они с Женькой пускали венки в Купалу… Давно это было. Как там живёт её подружка? Обещанное письмо ей Саша так и не написала.